Однако, когда дело дошло до представления свидетелей, все оказалось несколько иначе. Волосатик был охранником, в свободное время увлекающимся буддийской философией, здоровяк — врачом, к тому же ведущим специалистом, медсестра плакала отнюдь не от угрызений совести, а от зубной боли, поскольку внезапный вызов на допрос не позволил ей сходить к стоматологу.
Само собой, что Донцов сначала занялся женщиной.
В клинике она работала уже давно, профессора Котяру знала еще простым ординатором, а ныне дорабатывала последний перед пенсией год. Убиенный пациент, прозывавшийся, кстати говоря, Олегом Наметкиным (это были первые сведения, которые Донцов счел нужным занести в свою записную книжку), поступил в клинику примерно год назад. Первое время профессор с ним очень носился, а потом остыл, тем более что Наметкин, и до того почти полностью парализованный, впал в коматозное состояние.
На дежурство она заступила в двенадцать часов пятнадцатого числа, поставила Наметкину капельницу с глюкозой, опорожнила мочеприемник. Спустя примерно час, когда бутылочка с глюкозой опустела, она заперла палату, а ключ сдала на вахту. Больной в то время находился в своем обычном состоянии, аппарат искусственной вентиляции легких работал нормально, шланг был цел.
— Скажите, у вас все палаты запираются на ночь? — перебил ее Донцов.
— Нет, только те, которые внесены в особый список, составленный лично главврачом, — ответила медсестра.
Далее она в деталях поведала о том, как прошло то памятное дежурство. В коридор, где находится палата Наметкина, никто не заходил, в этом можно не сомневаться — он начинается у поста медсестры, миновать который невозможно, а заканчивается тупиком.
Ночью сестра не спала, хоть верьте, хоть не верьте, зуб уже тогда давал о себе знать, а обезболивающее не помогало. Как и положено, в течение смены она несколько раз заглянула в палату через застекленную дверь, но тусклый свет не позволял рассмотреть такие детали, как поврежденный шланг. Наметкин для своего состояния выглядел вполне прилично. Некоторые могут воспринять эти слова превратно, но иногда ей казалось, что пациент только симулирует кому, а на самом деле все слышит, видит и понимает.
Утром палату открыла санитарка, которая собиралась делать уборку, и сразу подняла крик. Наметкин был мертв уже несколько часов, и даже успел остыть.
Относительно того, была ли в палате открыта форточка, сестра сказать ничего не может, всякую мелочь не упомнишь. Никакого подозрительного шума она не слышала, да и услышать не могла — пациенты храпят, как кони, лифт грохочет даже ночью, сосед Наметкина — шизофреник Касымбеков, возомнивший себя эмиром Тамерланом — буянил до самого утра.
Своей вины в случившемся она не видит, добавить по существу дела ничего не может, но предупреждает гражданина следователя, что никакого беззакония не стерпит, козлом отпущения становиться не желает, и в случае нужды дойдет не то что до министра, а до самого президента.
— Никто и не собирается делать из вас козла отпущения. — попытался успокоить ее Донцов. — Не волнуйтесь и вплотную займитесь лечением зуба. А я постараюсь вас впредь не беспокоить. Всего вам наилучшего, и пригласите, пожалуйста, сюда охранника.
— А почему не врача? — удивился Шкурдюк, присутствующий на допросе на правах хозяина кабинета.
— Врача оставим на закуску. К нему у меня больше всего вопросов. А вы бы пока лучше покормили золотых рыбок. — Донцов кивнул на вместительный аквариум, являвшийся единственным украшением кабинета. — Не хочу никого пугать, но любая посторонняя реплика, произнесенная во время допроса, может быть истолкована как давление на следствие, что влечет за собой уголовную ответственность.
— Слушаю и повинуюсь. — Шкурдюк приложил палец к губам. — Отныне я буду нем. как эти рыбки.
«В идеальном варианте — еше и глух», — подумал Донцов.
Охранник, хоть и был последователем буддизма, религии сопливой и умиротворенной, вел себя довольно нервно и сразу заявил, что ничего полезного для следствия сообщить не может. Вечером ему сдала ключ медсестра, а утром забрала техничка, о чем имеются записи в соответствующем журнале. Об убийстве он узнал только за полчаса до окончания дежурства, когда в клинику прибыла милиция. В течение ночи никаких происшествий не случилось и сигнализация не сработала, хотя в плохую погоду такое случается.
Сам он на пятый этаж не поднимался, покойного Олега Наметкина никогда не видел, собственного мнения о причинах убийства не имеет, а в факте ухода из жизни, пусть даже насильственном, не видит ничего трагического, поскольку это всего лишь ступенька на пути освобождения от сансары, то есть бесконечной череды перерождений, и достижения нирваны, состояния абсолютного и нерушимого покоя.
— Следовательно, вы не видите в человеческой жизни никакой особой ценности? — поинтересовался Донцов.
— За что же ее ценить! — воскликнул охранник-буддист. — Каждая очередная жизнь есть лишь наказание за грехи предыдущей жизни. Блаженство может быть достигнуто только при условии перехода из материального мира в божественную пустоту. Я мог бы развивать эту мысль и дальше, но концепция абсолютного небытия чрезвычайно трудна для понимания постороннего человека.
— Где это вы здесь видите посторонних людей? — произнес Донцов с укоризной. — Среди наиболее продвинутых адептов буддизма существует мнение, что каждое живое существо во Вселенной изначально является Буддой, и перманентно пребывает в состоянии нирваны. Лишь наше личное неведение и душевная слепота мешают заметить это. Просветление может наступить в любой момент, для этого достаточно сломать привычные стереотипы бытия. Таким образом, все мы, здесь присутствующие, включая золотых рыбок, мышей и тараканов, являемся частичками божественной пустоты, существами куда более близкими друг другу, чем родные братья. Я вижу, что вы желаете возразить, но к чему эти напрасные споры в преддверии вечности. А сейчас можете быть свободны и не забудьте пригласить следующего свидетеля.