В эту ночь, проспав несколько часов, Ядвига проснулась от желания. Она просила его - как и много раз до этого - сделать ей ребенка и помочь ей перейти в иудаизм. Он пообещал ей все, что она хотела.
Утром Герману позвонила Маша и сказала, что ее отпуск переносится на несколько дней, потому что заболела кассирша, которая должна заменять ее. Герман рассказал Ядвиге, что поездка в Чикаго, где он надеялся продать много книг, сорвалась, и что вместо этого он поедет в Трентон. Он заглянул в контору рабби на Двадцать третьей улице и потом поехал на метро к Маше. У него были все основания быть довольным, но его мучили дурные предчувствия. Ему мерещилась какая-то катастрофа - он заболеет? Или - Боли упаси! - беда случится с Машей или Ядвигой? Его арестуют и депортируют, потому что опоздал заплатить налоги? Конечно, он зарабатывал очень мало, но анкету-то заполнить все равно надо; возможно, он задолжал федеральным властям или всей этой стране несколько долларов. Герман догадывался, что его земляки из Живкова старались связаться с ним, но предпочитал сохранять дистанцию.
Любое общение с людьми было для него источником опасности. Он знал, что где-то в Америке живут его дальние родственники, но не считал нужным узнавать, где именно они находятся.
Вечер Герман провел с Машей. Они поссорились, помирились и снова поссорились. Как всегда, их разговор состоял из обещаний, которые, как они оба знали, они никогда не сдержат, из мечтаний о недостижимых наслаждениях, из язвительных вопросов, которые они задавали, чтобы возбудить друг друга. Герман хотел знать, позволила бы она ему спать со своей сестрой, если бы у нее была сестра. Захотела бы она попробовать брата Германа, если бы у него был брат? Как бы она повела себя, если бы ее отец был еще жив и пожелал с ней кровосмесительной связи? Хотел бы ее Герман по-прежнему, если бы она вернулась к Леону Тортшинеру или вышла замуж за какого-нибудь богача исключительно из-за его денег? Если бы ее мать умерла, переселилась бы Маша к Герману и Ядвиге? Бросит ли она его, если он лишится своей силы? Их разговоры часто кончались рассуждениями о смерти. Оба были уверены, что не доживут до старости. Маша требовала, чтобы Герман купил на кладбище место для двоих - она хотела лежать рядом с ним. В минуты страсти Маша обещала Герману, что придет к нему в его гроб, и там они займутся любовью. А разве может быть иначе?
Рано утром, когда Герман еще спал, Маша ушла в кафетерий. Как всегда, он не укладывался в срок с работой для рабби, и поэтому он решил поработать над рукописью. Для установки телефона он дал рабби неправильный адрес, но надеялся, что рабби все забыл. Слава Богу, он был слишком занят собственными делами, чтобы думать еще и об этом. Рабби делал записи, но никогда не пользовался ими. Никто из древних философов и мыслителей не мог предвидеть подобной эпохи: трах-бах-эпоха. Все резво работали, резво ели, резво говорили и даже резво умирали. Возможно, спешка - это один из атрибутов Бога. Судя по скорости электромагнитных потоков и все убыстряющемуся темпу, в каком галактики уносились от центра Вселенной, можно было заключить, что Бог весьма нетерпелив. Он пришпоривает ангела Метатрона; Метатрон подгоняет ангелов Сандальфона, Серафима, Херувима, Офанима, Эрелима. Молекулы, атомы, электроны несутся с безумной скоростью. Даже само время торопится исполнить то, что ему предназначено в бесконечном пространстве, в бесчисленном множестве измерений.
Герман снова заснул. Его сны тоже спешили, перепутывались, преступали закон идентичности, сливали воедино категории разума. Ему снилось, что в тот момент, когда он брал Машу, верхняя часть ее тела отделилась от нижней, встала перед зеркалом, указала на него и обругала его за то, что он соединялся с половиной женщины. Герман открыл глаза. Было четверть одиннадцатого. В соседней комнате Шифра Пуа читала свои утренние молитвы медленно, по слогам. Он оделся и пошел на кухню, где, как всегда, его ждал завтрак. На столе лежала еврейская газета.
За кофе он пролистал ее. Внезапно он увидел собственное имя. Оно стояло в рубрике "Частные дела": "Мистер Герман Бродер из Живкова, пожалуйста, свяжитесь с ребом Авраамом Ниссеном Ярославер". Был указан адрес на Ист Бродвее и номер телефона. Герман окаменел. То, что он увидел объявление было чистой случайностью. Обычно он довольствовался тем, что пробегал глазами заголовки на первой странице. Он знал, кто такой реб Авраам Ниссен Ярославер - дядя его погибшей жены Тамары, талмудист, александровский хасид. Приехав в Америку, Герман посетил его и обещал зайти еще раз. Хотя его племянницы уже не было в живых, реб Авраам Ниссен хотел помочь Герману, но Герман избегал его, потому что не хотел, чтобы он узнал о его браке с нееврейкой. И вот реб Авраам Ниссен заявляет о себе через газету и разыскивает его!
"Что это значит?", - спросил себя Герман. Он боялся этого человека, который в Живкове принадлежал к лучшему обществу. Я буду вести себя так, как будто не читал объявления, решил он. Но он еще долго сидел за столом и смотрел на маленькую заметку. Зазвонил телефон, Шифра Пуа взяла трубку. Она сказала: "Герман, тебя Маша".
Маша звонила, что бы сказать, что у нее сверхурочные и что она может встретиться с Германом в четыре. Пока они разговаривали, Шифра Пуа взяла газету. Она увидела его имя и удивленно повернулась к нему, показывая пальцем на газету. "Они ищут тебя через газету. Вот".
"Да, я видел".
"Позвони. Там есть номер телефона. Кто это?"
"Кто знает? Наверное, кто-то со старой родины".
"Позвони им. Если они публикуют объявление в газете, значит, что-то важное".
"Не для меня".
Шифра Пуа подняла брови. Герман все сидел у стола. Через некоторое время он взял газету и вырвал из нее объявление. Он показал газету Шифре Пуа, объяснил ей, что на другой стороне тоже объявление и что он не порвал ни одной статьи. Потом он сказал:"Они хотят, чтобы я ходил в землячество, но у меня нет на это ни времени, ни желания".
"Может быть, объявился какой-нибудь родственник".
"Ни одного не осталось в живых".
"В наше время, если кого-нибудь разыскивают, это не пустяк".
Герман намеревался уйти в свою комнату и поработать несколько часов. Но теперь он попрощался с Шифрой Пуа и вышел из дома. Он медленно направился к Тремонт-авеню. Он думал, что пойдет в парк, сядет на скамейку и еще раз просмотрит рукопись, но ноги несли его в телефонную будку. Он был удручен и подумал, что тяжелые предчувствия, бродившие в нем в эти дни, наверное, как-то связаны с объявлением. Наверняка существует что-то вроде телепатии, ясновидения - или как там еще это называется.
Он свернул на Тремонт-авеню и зашел в аптеку. Он набрал указанный в газете номер. "Я сам себя сталкиваю в грязь", - подумал он. Он слышал гудки, но никто не брал трубку.
"Ну, так оно и лучше", - решил он. "Второй раз я звонить не буду".
В это мгновенье он услышал голос реба Авраама Ниссена. "Кто это? Алло!" Голос был старый, ломкий и давно знакомый, хотя Герман говорил с ним всего один раз, и не по телефону.
Герман откашлялся. "Это Герман", - сказал он. "Герман Бродер".
Стало тихо, так, как будто реб Авраам Ниссен онемел от удивления. Через некоторое время он овладел собой; его голос стал громким и отчетливым: "Герман? Ты прочел объявление? У меня новость для тебя, но ты не пугайся. Наоборот. Ты не нервничай".
"Что случилось?"
"У меня известия от Тамары Рахель - от Тамары. Она жива".
Герман ничего не ответил. В глубине души он не исключал возможности того, что подобное случится, поэтому он не был потрясен.