— Бог сжал свой свет, чтобы у человека был свободный выбор.
— Зачем?
— Чтобы человек пришел к добру по собственной воле, так сказать, собственными силами.
— Зачем Богу вообще понадобился человек?
— Чтобы у Бога было к кому проявлять свою милость. Раз Он милосерден, Ему нужен кто-то, кого можно облагодетельствовать.
— То есть Он создает бедняков, чтобы раздавать им милостыню.
— Видимо, так.
— От такого Бога не спрячешься. Я, конечно, не верю ни в Бога, ни в каббалу, ни в какое-либо другое мистическое учение или в философию. Когда-то я играла с марксизмом, но уже давно ушла от этого. Единственная движущая сила в моей жизни — это любопытство. Что ж, подождем, посмотрим, что еще выдумает человеческий мозг.
Оба долго молчали. У Германа появилось ощущение, что машина плутает по улицам. Нэнси свернула в полутемный переулок с мостовой, покрытой не то гравием, не то разбитым асфальтом, с низкими зданиями, по которым трудно понять, что это — фабрики или склады. Здесь стояла загородная тишина. Пахло маслом и дымом. Раньше времени началась летняя жара. Показался кабак, в полутьме у барной стойки горбились темные люди, они разговаривали пьяными голосами и качались. Потом вновь стало тихо и темно.
Через некоторое время машина выехала на набережную моря или канала. Над грузовыми судами качались фонари. Откуда-то светили прожектора. Из дыр в толстых бортах лилась грязная вода. Герман читал названия кораблей, они звучали по-португальски, по-персидски, по-турецки. Полуголые матросы бродили по палубам. Один красил борт, другой драил палубу, третий плевал в море. Желтая вода внизу, полная мусора, билась о набережную и пенилась. Ночная печаль, раскаленная, тропическая, разлилась над мачтами, кранами, трубами. Картина была нереальной, все казалось Герману сном или театральной декорацией. «Что за безумие рожать ребенка в этом мире?» — думал Герман.
Нэнси Избель тут же воскликнула, словно прочитав его мысли:
— Я забыла вас спросить: у вас есть дети от второй жены?
— Она на последних месяцах беременности.
— Вот как…
Герман осмотрелся, машина ехала по Нептун-авеню. Нэнси подвезла его точно к дому. Некоторые соседи еще сидели на улице на лавочках. Герман сказал:
— Большое вам спасибо.
— Я еще приду покопаться у вас в магазине. Может быть, даже завтра.
— Конечно, приходите. Будете желанным гостем. Большое спасибо.
Герман вышел, и машина рванула с места. Соседи умолкли, они глядели на Германа с осуждением, удивлением и ненавистью. В этом доме он был отрицательным персонажем, из тех, что иногда появлялись в еврейских пьесах.
Ни с кем не здороваясь, Герман поднялся по лестнице. Он открыл ключом дверь в темную квартиру и вошел в спальню. Ядвига лежала с открытыми глазами. Она сказала:
— Марьяша улетела.
Что-то оборвалось у Германа внутри.
— Как?
— Я приоткрыла окно, и она вылетела.
— Я тебя предупреждал, что…
— Это знак того, что я умру при родах, — сказала Ядвига.
— Крестьянка остается крестьянкой.
— Скоро сможешь жениться на своей любовнице.
Герман прекрасно знал, что попугаи не живут на свободе. Марьяша погибнет в первую же холодную ночь, умрет от голода, или другие птицы ее заклюют. Герман пошел на кухню. Уличный фонарь освещал клетку. Войтуш сидел один на жердочке, где обычно ночевал вместе с Марьяшей. Услышав шаги Германа, он засвистел. «Наверное, он тоскует», — сказал себе Герман. Он слышал о том, что, если один попугай теряется, другой перестает есть, объявляет что-то вроде голодовки против Творца. Эти создания тоже страдают от любви.
Герман разделся и лег в постель. Ему было тяжело спать вместе с Ядвигой. В мыслях он сравнивал себя с убийцей, которого приговорили к положению в гроб вместе с его жертвой. Герман боялся дотрагиваться до ее живота, который день ото дня все вздувался и округлялся. Во всем этом хаосе некая сила превращала семя в эмбрион, кто знает, с каким количеством органов, с миллионом нервов, с бесчисленными наследственными особенностями, выработанными поколениями палачей и жертв.
Герман лег на край кровати. В воображении он увидел Марьяшу, сидящую где-то на крыше, без Войтуша, без еды, без воды, обреченную на смерть, полную горя, древнего, как сама жизнь…
Герман уснул, ему снилась Маша. Зазвонил телефон, и он вскочил с постели. Ядвига храпела. Он побежал в соседнюю комнату, в темноте ударился о что-то коленом. Поднял трубку, крикнул «Алло!», но никто не ответил. Он сказал: