— А, я позвоню. Телефон они не украли. Они не тронули старый чемодан, а это все, что нам нужно. Мне кажется, что я вернулась в старые времена. Так я шаталась по Европе. У меня даже чемодана не было, только узелок — рубашка и кусок хлеба, завернутый в платок. С ним я и проехала от Средней Азии до Мюнхена. Не смотри так растерянно! Найдешь себе занятие. Не хочешь писать для раввина, можешь работать учителем. Старым людям нужно, чтобы с ними разобрали недельный раздел или пару стихов из Торы. Тридцать долларов в неделю я тебе обещаю. А я буду зарабатывать сотню в неделю, мы будем жить, как короли.
— Ну, все решено.
— Я бы так и так не стала брать с собой весь этот скарб. Я как раз не знала, что со всем этим делать. Это чудо, что нас обокрали!
И на мгновенье Машины зеленые глаза засмеялись. Солнце освещало ее лицо, волосы блестели. Дерево под окном, стоявшее всю зиму в снегу, уже оделось яркими листьями. Герман посмотрел на него с тоской и удивлением. Это дерево, росшее во дворике среди металлолома, жестянок и никогда не убираемого мусора, стало для него символом творения, его, Германа, любви к Маше. Каждую зиму Герману казалось, что дерево засыхает и умирает. Ветер ломает на нем ветки. Бездомные собаки гадят на его корни, которые со временем не становятся толще, а истончаются и искривляются. Окрестные дети вырезают свои инициалы, сердечки и всякие ругательства на его коре. Но наступает лето, и дерево расцветает. Птицы щебечут в его кроне. Дерево выполняет свое предназначение, не заботясь о том, что любой топор, пила или окурок, которые Маша часто выбрасывала в окно, могут положить конец его существованию. Хорошо бы и человек мог существовать так же! Но он, Герман, обременен грехом, заботами, стыдом и страхом. «Чем сейчас занимается Ядвига? — спрашивал он себя. — Что говорят соседи?» Кто знает? Может быть, они сообщили в полицию, и Герман уже сегодня может оказаться в тюрьме. Его, не церемонясь, депортируют в Польшу… Он обратился к Маше:
— У раввина есть санаторий в Мексике?
— Почему в Мексике? Подожди, я выйду на улицу. Я отдала пару платьев в химчистку, и, если бы не они, я бы осталась совсем без одежды. Твое белье я тоже отдала китайцам[190]. Вернусь через пятнадцать минут. У меня на счете есть несколько долларов, я их сниму…
Маша искоса, с улыбкой посмотрела на Германа и подмигнула ему.
— Не уходи надолго, — попросил Герман.
— В чем дело? Ты будешь скучать? Если бы я не приняла это решение, ты бы навсегда остался с полькой. А что с другой твоей женой? Ты отдал ей ключи?
— Мы не встретились с ней.
— Расскажешь по дороге. Я тебе не верю, совсем не верю. Может быть, у тебя и есть где-то Тамара, но это не та Тамара. Отец Небесный, с тобой я совсем потеряла чувство реальности. Все стало еще абсурднее, чем в Польше или даже в России. Леон — тоже лгун, но другого сорта. Он хвастался, его ложь меня не трогала, а твои выдумки доведут меня до безумия.
— Потому что это правда.
— Пусть так. Я скоро вернусь.
Маша вышла. Герман услышал, как она захлопнула дверь. Он принялся рыться в книгах и нашел словарь, который может ему понадобиться, если он будет дальше работать на раввина. В ящике лежали блокноты и старая перьевая ручка, которую воры, должно быть, не заметили. Герман открыл рюкзак и попытался засунуть в него книгу, но с книгой его было не закрыть. Герману захотелось позвонить Ядвиге, но он боялся звука ее голоса, криков и плача. «Да, это убийство, настоящее убийство!» — пробормотал он. Герман вытянулся на кровати, он лежал плашмя (подушку украли), без мыслей. Голова была пуста. «Пусть мне будет казаться, что я умер, а этот матрас — могила. Мертвый я уже ничего не смогу исправить. Мне нужно лежать и ждать того, что сделают со мной в аду…» Герман задремал, ему снились сны. Проснувшись, он увидел, что Маша еще не вернулась. «Где это она? — удивился он. — Что-то случилось?» Внезапно Герман услышал шум на лестнице, шаги и голоса. Это Маша? Казалось, что по лестнице тащили что-то тяжелое. Он встал и открыл входную дверь. То, что Герман увидел, было похоже на кошмарный сон. Мужчина с женщиной вели под руки Шифру-Пую, скорее даже несли, нежели вели. Ее лицо казалось желтым, больным, изменившимся. Герман с трудом узнал ее. Он всматривался, как близорукий. «Это точно сон», — решил Герман. Мужчина воскликнул:
— Она уснула в такси! Вы ее сын, да?
— А где Маша? — спросила женщина.
— Она скоро придет.
— Позовите врача!
Герман спустился на несколько ступенек, которые отделяли его от Шифры-Пуи. Она смотрела на него застывшим строгим взглядом, пока Герман пытался взять ее под руку и помочь подняться по лестнице. Он спросил: