Герман вернулся на кухню. Госпожа Шраер уже сидела на стуле за кухонным столиком. Попугай Войтуш уселся Тамаре на плечо и дергал ее за сережку. Герман услышал, как мистер Пешелес говорит Тамаре:
— Всего несколько недель назад? Вы не выглядите новенькой. В наше время, когда кто-нибудь только приезжал в Америку, его было видно за милю. Мир, как говорится, переменился. Вас можно легко принять за американку, абсолютно.
— Что вы! Здесь я чувствую себя чужой…
— Ядвига плохо себя чувствует… Она, скорее всего, не выйдет, — начал Герман, сам не зная, к чему приведут эти слова. — Но может быть, вы пройдете в спальню? Там будет удобнее.
— Удобнее? — подхватила миссис Шраер. — Гитлер научил нас довольствоваться минимальным комфортом…
— Вы приехали оттуда, да? — спросил Герман.
— Да, оттуда, — повторила миссис Шраер.
— Из лагерей?
— Из России.
— Где именно вы были в России? — спросила Тамара.
— В Джамбуле.
— В лагере?
— И в лагере тоже. Я жила на берегу.
— Отец Небесный, я тоже жила на берегу! — воскликнула Тамара. — Вместе с раввиншей из Цевкува и ее сыном.
— Ну, мир тесен, мир тесен! — Мистер Пешелес даже хлопнул в ладоши. У него были маленькие руки с длинными пальцами и ногтями со свежим маникюром. — Россия вроде бы страна большая, но, когда встречаются два беженца, всегда оказывается, что они или родственники, или были в одном лагере, или еще что-нибудь подобное. Знаете что? Давайте все-таки пойдем к вам, — обратился он к миссис Шраер. — Я пошлю за бубликами, лососем и за бутылочкой коньяка. Раз уж вы обе из Джамбула, у вас будет о чем поговорить. Пойдемте с нами мистер… э-э-э… Бродер. Я запоминаю людей, но забываю имена. Однажды я забыл, как зовут мою собственную жену.
— Это забывают все мужчины, — отозвалась миссис Шраер, подмигнув.
— К сожалению, я не смогу спуститься, — сказал Герман.
— Почему нет? Берите свою жену и спускайтесь. Христианка, принявшая иудаизм в наше время, — это впечатляет. Ходят слухи, что вы жили у нее на сеновале в течение двух лет и тому подобное. Какие книги вы продаете? Меня интересуют редкие книги, однажды я купил книгу с автографом Линкольна. Я люблю посещать аукционы. Мне говорили, что вы пишете. Что вы пишете?
Герман хотел ответить, но зазвонил телефон. Тамара сделала шаг вперед. Войтуш взлетел с ее плеча. Телефон находился рядом с кухней, в узком коридорчике, ведущем в спальню. Как бы тихо Герман ни разговаривал, в кухне все было слышно. Герман разозлился на Машу. Что она названивает? Она же знает, что он приедет… Может, вовсе не отвечать? Несмотря на это, он поднял трубку и сказал:
— Алло!
Ему тут же пришло в голову, что это может быть Леон Торчинер. «Вот ведь проклятый денек», — сказал себе Герман. С того дня, когда Леон Торчинер позвонил и встретился с ним в кафетерии на Серф-авеню, Герман каждый день ждал, что тот опять позвонит. Герман ясно почувствовал, что Леон копает под него, следит за ним, плетет интриги. Иногда у него возникало смутное ощущение, будто Леон слышит каждое его слово…
Из трубки раздался мужской голос, но не хриплый глубокий голос Леона Торчинера, а громовой бас.
— Is this mister Herman Broder?
— Yes.[128]
— Это рабби Лемперт.
Наступила тишина. На кухне все молчали.
— Да, рабби Лемперт.
— То есть у вас есть телефон, и не в Бронксе, а в Бруклине. Эспланада два — это где-то на Кони-Айленде.
— Мой земляк переехал, — пробормотал Герман, зная, что эта ложь ни к чему не приведет и лишь повлечет за собой новые трудности.
Раввин покашлял и пробурчал:
— Переехал и установил телефон. Sure, sure,[129] я, конечно, damn fool,[130] но не настолько damn fool, как вы думаете. Мистер Герман, — раввин повысил голос, — вся эта комедия, которую вы играете, бесполезна, совершенно бесполезна. Я знаю все, абсолютно все. Вы женились и даже не сообщили мне, чтобы я пожелал вам счастья. Кто знает? Я бы, наверное, подарил вам хороший подарок, подарок для жениха, как это называлось раньше. Но если вы так хотите, это ваша право, как говорится, рецойной шел одем зе квойдой…[131] Я вам звоню потому, что в вашей статье о каббале вы допустили несколько ужасных mistakes — ошибок, которые не к лицу ни вам, ни мне.
— Каких ошибок?
— Я не могу вам сказать сейчас. Мне позвонил рабби Москович. Статья уже набрана и отдана в печать. Завтра должны были отсылать сборник переплетчику. И вдруг они нашли mistakes, им надо будет вынимать pages[132] и переделывать весь журнал, исключив статью. Вот как вы работаете на меня.