— Она жива.
— И дети тоже?
— Дети нет.
— Ну, я свободна. Есть такая грязь, куда даже Маша не хочет соваться. А девка знает про нее?
— Она приходила ко мне в гости…
— Когда? А вообще-то мне все равно. Я думала, приеду в Америку, избавлюсь от грязи, но тут же вляпалась в самую глубокую лужу. Может быть, я говорю с тобой сейчас в последний раз, так вот, хочу, чтобы ты знал, что ты — величайший лжец, подлейший аферист, которого я когда-либо встречала. Довольно с меня жуликов и мошенников. Что ты теперь будешь делать? Возьмешь свою жену в служанки? Неплохая идея. Служанка будет рожать детей, а хозяйка варить ей бульончик. А ты наверняка отыщешь себе новую жертву…
— Я уничтожен…
Герман подцепил вилкой кусок чего-то, что напоминало пудинг, но, поднеся его ко рту, тотчас потерял аппетит. Сам запах еды вызывал в нем тошноту. Он переставил тарелку на соседний столик. Каждое движение давалось ему с трудом. Все тело болело, как у человека, который в разгар болезни пытается притворяться здоровым. «Мне надо бежать, бежать, — твердил мысленно Герман. — Но куда?» Он обратился к Маше:
— Помоги мне уйти отсюда. Я куда-то дел свое пальто.
— Где живет твоя жена? Я бы хотела с ней познакомиться. Хотя бы взглянуть на нее.
— Где-то в меблированных комнатах.
— Дай мне адрес и телефон.
— Зачем? Ладно, дам.
— Подожди, я возьму карандаш и бумагу.
Маша вышла, и Герман остался один. Странно, что, когда раскрылись все его секреты, ситуация запуталась еще больше. Он протянул было руку за Библией, но передумал. В этой книге нет ответа на его вопрос. Он был похож на один из тех народов, которым Бог запретил размножаться, потому что они слишком погрязли в разврате и раскаяние уже не могло их спасти. У души и у тела, видимо, существуют неизлечимые болезни, рак, который невозможно прооперировать. Единственное лекарство — смерть… «Да, смерть — это лекарство, — сказал себе Герман, — единственно возможное лечение всех болезней. Смерть — это божественная терапия».
Герман долго просидел без единой мысли, его мозг был одновременно пуст и полон. Он всмотрелся в занавеску, которую только сейчас заметил, пеструю, со складками, с рисунком из цветов, листьев и птиц. Трудно было понять, зачем вкладывать столько труда и идей в ткань, которая не служит никакой серьезной цели, не помогает выбраться из жизненных сложностей. «Это женский способ бежать от мира, — подумал Герман. — Они играют в это, как дети в свои игрушки, чтобы не замечать ужасов бытия. Они разглядывают витрины и болтаются по галантереям до последнего дня. После них остаются неоконченные вязания и вышивки…»
Вошла Маша с пальто и шляпой Германа в руках:
— Вот, ваше высочество.
— Спасибо тебе.
— Уходи и больше не появляйся. Да, так какой адрес у твоей жены?
Герман дал ей Тамарин адрес и телефон. Маша сказала:
— Если услышишь, что я умерла, не ходи на похороны. Это мое последнее желание…
Когда Герман вышел на улицу и увидел, какая стоит погода, ему стало смешно. Это был смех, который обычно сопровождает провал. С Гудзона дул ураганный ветер, он бился о стены домов и свистел.
Хотя Герман только что вышел из теплой квартиры, холод пронизал его в считанные секунды. Он так и не поел и чувствовал себя легким и пустым. Сейчас, в час ночи, он не мог ехать на Кони-Айленд и потом идти пешком от Стиллвел-авеню до своего дома, между Мермейд- и Нептун-авеню. Он стоял у входной двери и боялся пошевелиться, чтобы ветер не подхватил его и не потащил к замерзшей реке, на ледяном покрове которой виднелись трещины и проруби.
«Ну, мне пришел конец», — сказал себе Герман. Были бы у него хотя бы деньги на отель! Но в заднем кармане брюк лежало не больше трех долларов. Цена на комнаты в отелях поднялась, нигде не переночевать за такую сумму, даже в Боуэри.
Герман снова удивился Провидению, своему противнику за шахматной доской. Невозможно было найти более подходящего времени для того, чтобы поставить Герману мат. Но может, это еще не конец? Может быть, ему следует вернуться к раввину и попросить денег в долг? Договориться с Машей, чтобы она взяла его с собой домой? Многие из гостей приехали на машинах, они наверняка подбросят ее. «Нет, лучше сдохнуть!» — пробормотал Герман.
Он направился к Бродвею. Там оказалось не так ветрено, холод чувствовался не столь остро, было светлее, чем на набережной. Герман увидел кафетерий. Когда он перебегал дорогу, его чуть не сбило такси. Водитель обругал его. Герман покачал головой и махнул рукой в знак извинения.