Как странно было сидеть вместе с Тамарой и Ядвигой за предпасхальной трапезой и декламировать Хаггаду. Они настояли на том, чтобы он надел ермолку и совершил всю церемонию — благословил вино, отведал блюдо из петрушки, тертых яблок, с орехами и с корицей, а также яиц и соленой воды. Тамара задал четыре ритуальных вопроса. Для него, а возможно и для Тамары, это была только игра, ностальгическая игра. Но что, в конце концов, не было игрой? Он ни в чем не мог найти ничего "реального" — о так называемых "точных науках" и говорить нечего.
В личной философии Германа выживание всегда основывалось на обмане. От микроба до человека, из поколения в поколение, жизнь побеждала потому, что умела прокрадываться мимо ревнивых, разрушительных сил. Как контрабандисты в Живкове во время первой мировой войны набивали сапоги и рубашки табаком, прятали всевозможный контрабандный товар на теле, крались через границу, нарушали законы и подкупали чиновников — точно также мухлевала частичка протоплазмы, и точно также каждая каждое ее скопление прокладывало свой кружной путь сквозь эпохи. Так было, когда первые бактерии появились в иле на краю океана, и так будет, когда солнце превратится в шлак и последнее живое существо на Земле замерзнет и закончит свою жизнь в последнею акте биологической драмы. Звери смиряются с ненадежностью бытия и необходимостью бежать и скрываться; лишь человек ищет безопасность — и в результате получает вместо безопасности собственную гибель. Еврею всегда удавалось проскальзывать между преступлением и безумием. Он тайком вил гнезда в Ханаане и Египте. Авраам выдал Сарру за свою сестру. Все две тысячи лет изгнания, начиная с Александрии, Вавилона и Рима и кончая гетто Варшавы, Лодзи и Вильны, были одной большой контрабандой. Библия, Талмуд и комментарии к ним предписывали евреям одну стратегию: беги от зла, прячься от опасностей, избегай меряться силами, как можно дальше держись от недобрых сил Вселенной. Еврей никогда не смотрел с презрением на дезертира, заползавшего в подвал или на чердак, в то время как снаружи армии сражались друг с другом.
Герман, современный еврей, еще на шаг расширил этот принцип: он отказывался даже от силы, которую давала вера в Тору. Он обманывал не только Авимелеха, но и Сарру и Агарь. Герман не заключал с Богом союза и не пользовался Его услугами. Он не хотел, чтобы семя его стало столь же многочисленным, как песок морской.
Вся его жизнь была игрой в прятки — проповеди, которые он писал для рабби Ламперта, книги, которые он продавал раввинам и мальчикам из ешив, а также то, что он согласился с переходом Ядвиги в иудаизм и принял Тамарину дружбу.
Герман читал из Хаггады и зевал. Он поднял свой бокал и пролил десять капель, чтобы обозначить десять мук, посланных на фараона. Тамара похвалила Ядвигины фрикадельки. Рыба из Гудзона или какого-нибудь озера заплатила своей жизнью за то, что Герман, Тамара и Ядвига вспомнили об исходе из Египта. Курица положила свою голову, чтобы напомнить им о пасхальной жертве.
В Германии и даже в Америке создавались неонацистские партии. Коммунисты во имя Ленина и Сталина пытали стариков-учителей, а в Китае и Корее во имя "культурной" революции уничтожали целые деревни. Убийцы, игравшие детскими черепами, тянули пиво из высоких бокалов в мюнхенских пивных и пели в церквах благочестивые гимны. В Москве ликвидировали всех еврейских писателей. И все-таки еврейские коммунисты прославляли убийц и поносили вчерашних вождей. Истина? Не в этих джунглях, не на этой глиняной сковородке, стоящей на раскаленной лаве. Бог? Чей Бог? Евреев? Фараона?
Оба, Герман и Ядвига, просили Тамару остаться на ночь, но она непременно хотела домой. Она обещала придти завтра и помочь приготовиться ко второму седеру. Она и Ядвига помыли посуду. Тамара пожелала Ядвиге и Герману счастливого праздника и отправилась домой.
Герман пошел в спальню и лег на кровать. Он не хотел думать о Маше, но мысли его снова и снова возвращались к ней. Что она теперь делает? Думает ли иногда о нем?
Зазвонил телефон, он вскочил и схватил трубку. Он надеялся, что это Маша, и одновременно боялся, что ей все происходящее могло видеться не так, как ему. У него сдавило горло, и он едва вытолкнув в телефон: "Алло?"
Никто не ответил.
"Алло! Алло! Алло!"
Позвонить и не сказать ни слова — это был старый Машин трюк. Может быть, она просто хотела послушать его голос.
"Не будь идиотом, скажи что-нибудь!", — сказал он.
По-прежнему никакого ответа.
"Ты поставила точку, не я", — услышал он свой голос.
Никаких возражений. Он выждал немного и сказал: "Несчастней, чем я сейчас, ты меня сделать не можешь".