Симка перестал понимать где он, и зачем он, фронт, на который он так долго шёл по пыльным перевалам, пёр вверх и вверх, потный, грязный, и усталый, и он тащил сюда на себе гору тяжёленного оружия, топал по камням Кавказа до потери пульса и захлёбывающегося, невосстановимого, дыхания, лез по скалам до белой от пота соли спины гимнастёрки, которую потом можно было варить в супе не досаливая, потом рыл боевые окопы, готовясь к сражению, наваливал бревенчатые накаты на блиндаж, чистил щёлочью будённовскую винтовку: — а оказался, учитывая вчерашнее и сегодняшнее, и этого голого мальчика возле серной ванны, устроенной без спроса врачей местной природой, можно сказать в самом настоящем публичном доме для гомосексуалистов, да ещё с мальчиками на природе. Это он однажды видел такой набор порнооткрыток, немецкого довоенного производства: — «Мальчики на натуре»… — и похоже каким-то фронтовым волшебством он был перенесён в стыдненький мир этих фотографий, и не очень-то он и хотел из этого мира выбираться… Юноши смотрели друг на друга, и смущение всё сильнее слипало им рты. Потом Симка услышал свой голос, произносивший совершенно непонятные, ненужные, слова, на совершенно незнакомом ему языке, и только закончив фразу он вторичным сознанием сообразил, что это он по-немецки спрашивает этого голого мальчика: — тёплая ли вода в водоёме. Ничего лучше он спросить бы и не мог. Мальчик ещё сильнее смутился, но зато его губы наконец отлипли от этих вполне человеческих слов оказавшихся у вышедшего из темноты кустов человека, с длинной русской винтовкой, да ещё и удлинённой до нечеловеческой длины штыком, направленным прямо в пупок мальчику! Про свой собственный карабин, валявшийся у него под ногами, голый мальчик не помнил вовсе, сейчас он не знал куда ему сунуть выдававший его карандаш, и ему было не до такой не интересной ерунды, как карабин. Потому что на самом деле его всего больше заботило то что его совершенно голого застал незнакомый парень, да ещё за таким немужским занятием, как подрисовывание его и без карандаша достаточно красивых глаз. И таким толстым карандашом, который он не знаешь как бы спрятать, и он сжимал карандаш пальцами, то и дело перекладывая за спиной из ладони в ладонь. Потому что карандаш на войне, это не винтовка, — на землю не бросишь.
От смущения он привёл настолько правдивое объяснение своему занятию, что у Симки появилось полное знание того, что перед ним такой же мальчик-девочка как и он сам, с такими же знакомыми ему самому заботами и проблемами существования в мире грубых, голодных, мужчин в военной форме, забывших о своих семьях, и ищущих женщин там где их и быть не может! Но если мужчина ищет женщину — разве наличие и отсутствие одного из двух внизу красивого и послушного в мужских руках тела может служить оправданием?! И Симка улыбнулся в ответ на откровенность немецкого мальчика, — тот объяснял свои манипуляции строгостью капрала, который наряжает его в тяжёлые наряды, когда не видит достаточно выразительного взгляда его глаз, а добиться нужной капралу выразительности можно только при помощи этого толстого-претолстого карандаша. Он привёз этот карандаш на фронт из Великой Германии, которая Юбер Аллес, но карандаш тоже очень хороший. И мальчик протянул его Симке, как дети делятся любимой игрушкой с теми, кого собираются потом любить.