Так что Лореляйн ехал на Восточный фронт не в воинском эшелоне, а в пассажирском поезде, вдвоём с командиром роты альпийских стрелков. Поезд шёл через нищие посёлки оккупированной зоны, и неправдоподобно убогие деревни; барон смотрел и мрачнел с каждым километром пути, ему здесь не нравилось, и завоёвывать эту нищую страну у него не было желания. Он смотрел на баб, завёрнутых в немыслимое тряпьё, сидевших вдоль перронов, на каких-то голодных, сопливых, пацанов выпрашивавших у солдат хлеб и папиросы, и говорил что эту страну прежде чем грабить нужно сперва одеть.
Потом рельсы кончились, и они ехали на машине, и приехали на горный склон, который германские войска то ли собирались оборонять от ринувшихся на Великую Германию полчищ гуннов, то ли собирались сами ринуться с него подобно полчищам гуннов, — юношу это вообще не интересовало. Его мужчина был целыми днями занят своими воинскими делами, которых Лореляйн не понимал и не стремился понимать. Своего мальчика-жену он отправил на передовую, — подальше от глаз бдительных штабных офицеров, которые знали толк в подобных приобретениях. На передовой было спокойно, наступления русских никто не ждал, русским наступать было давно уже нечем, перестрелок там не отмечалось, а унтер-офицер Фогель был преданным человеком, и догадывался о его пристрастиях не считал для себя возможным. Командир часто подбирал парней, и тащил их в роту, — надо будет воевать, хоть будет кому. Ничего здесь не было необычного, многие так поступали, от солдата зависит большая половина успеха боя. Сам фон Криг наезжал к Лореляйн по пятницам, и оставался с ним до воскресенья, — это был один-единственный их день в неделю теперь, но брать мальчика к себе в ординарцы он и не думал, — он был смелый человек, но не самоубийца. Моабит ему тоже не нравился, как и греческому матросу. Фогель держал нос по ветру, и быстро уяснил что этот длинноногий белокурый парень: — фаворит его командира, — и старался с ним особенно так не общаться. Нарядов он ему почти не назначал, в боевое охранение посылал исключительно по солнечным дням, и Лореляйн целыми днями загорал и купался в озерке, рядом с целебным источником, где его и нашёл Симка.
КЛЯТВА НА МАРСИАНСКОМ КАМНЕ
Когда они встретились, то согласно плану разных фельдмаршалов и главнокомандующих генералов, они должны были стрелять друг в друга до патрона, колоть друг друга штыком, бить один другого прикладом по затылку, и всё такое полезное для военного человека, — но мальчикам заниматься этим так ни разу и не пришло в голову! Увы, вот из-за них мир и непредсказуем. Две великие страны тонули во мгле грязи и крови, сапог оккупанта жестоко топтал чужую землю, самым главным чувством людей был неотвязный страх, застывший навсегда где-то в уголках души и сердца, даже когда они пели смелые песни страх содержался в их смелости, и эта беспредельность страха была подмешана в сладкое и горькое; и ещё большая беспредельность усталости владела людьми сражающейся страны, и беспредельная досада на ненужную и бесконечную войну, глотавшую тех кто был рядом, и такая же точно усталость владели людьми другой страны, нападавшей на первую страну: — грязь, усталость, и страх — вот и всё что царило над сражающимся миром оттуда и досюда, везде и всюду, а вот именно здесь, в таком месте, которое по всем спискам числилось адом кромешным, и даже адом ада кромешного, именно здесь царила волшебная сказка соседского согласия, любви, и дружбы, сказка подобная мороку, напущенному фронтовым волшебником…
Но никогда ни до, ни после, в своей долгой и на редкость благополучной жизни, Симке не выпадал больше настолько чистый и ясный оазис счастья, не омрачённый ни кем и ничем. Хотеть было абсолютно нечего, еду приносили, ебать приходили, и как фантастическое солнце другой планеты здесь рядом был такой друг, о котором мечтал всю жизнь, красивый, юный, сладкий — и совсем такой же, как ты сам! Друг с которым не нужно хитрить и притворяться, которому спокойно можно жаловаться на хуй лейтенанта и навязчивость узбека, который всё поймёт, потому что у него самого точно такие же проблемы на фронте: — живём-даем, ебёмся-смеёмся…! Симка стал сразу называть своего нового товарища так, как тому хотелось: — фрау Лореляйн, — потому что мальчик всё-таки был ЗАМУЖЕМ. Симку он звал: — фройляйн Симка — потому что Симка был свободной девушкой, — фройляйн… Они встречались днём, иногда вечером, и даже ночью — но в окопы друг к другу ходить остерегались там их могли застать другие свои, — которые были им чужие. Симке здесь нравилось всё, и Лореляйн был счастлив тем же самым, чем был счастлив и его друг-враг, враг-друг, Симка. У него тоже был с ним его любимый мужчина, и рядом был его новый, сладкий, красивый друг, и его тоже никто ничего не заставлял делать; — что ещё нужно мальчишке для счастья?