Они дождались ночи, и вышли из своего убежища. Перешли через близкий хребет и стали спускаться вниз, к окопам. Им нужно было увидеть, что там произошло, и что из всего этого получилось. В окопах никого не было, кроме темнеющих кучами грязного тряпья неприятно пахнущих грязью убитых… В наступившей темноте запекшейся крови на них видно не было, но всё равно — зрелище это было страшное. Симку постоянно тошнило, а Лореляйн почему-то и к убитым, и к крови, относился совершенно равнодушно. Зато когда в немецких окопах он внезапно наткнулся на мёртвого Фогеля, он испугался и некоторое время сидел на бруствере, и не мог идти дальше. Симка понял, что его друг боится вдруг вот так же наткнуться на распростёртое в крови и блевотине, исползавшееся в последних попытках удержать в себе жизнь, тело своего любимого мужчины. Он сел рядом с мальчиком, прижал его к себе, обнял и поцеловал мальчика в щёку, почти под мочку уха. Лореляйн дёрнулся от него в сторону и посмотрел на своего друга странным взглядом, в это мгновение оба они открывали вдруг в себе совершено неожиданный мир, невидимо существовавший в них обоих…
Лореляйн ничего не сказал на поцелуй своего друга, от которого он никогда не ожидал ничего похожего на эти чувства; он даже не смотрел на Симку, и было не понятно, что он чувствует, и как он к случившемуся отнесётся. Этот поцелуй вдруг распределил роли в их дружбе, и они были не одинаковыми, потому что теперь было ясно, кто из них кто. Прежнее равенство их тел, глаз, и свобода их сердец, исчезли навсегда. И Симка и Лореляйн поняли оба и сразу, что на самом деле так было у всегда, — только не произносилось вслух…
Мальчик смотрел в сторону разрушенных работой крупнокалиберной артиллерии окопов, и что-то для себя решал. Симка ждал решения не смея до него дотронуться. Наконец Лореляйн обернулся, и сказал тем обычным мальчишеским тоном, каким мальчики позволяют остаться с собой: — Ладно, пошли…. Симка выдохнул, но на самом деле он опять не уловил интонаций. Лореляйн умел скрывать свои решения где-то глубоко в себе, и чтобы докопаться до них, потребовалась бы не одна смена шахтёров Эльзас-Лотарингии. Поэтому о том решении, которое принял поцелованный мальчик, поцеловавший даже не подозревал.
А можно было обойтись и без лотарингского пролетариата, если бы Симка повнимательнее слушал полуфантастические, как казалось, истории про подсунутый предательскому матросу кошелёк, и требование мальчика не приближаться к его мужчине на расстояние ближе двух запасных аэродромов для взлёта Ю-88, когда они станут жить все вместе: — Симка, Лореляйн, и барон фон Криг; и совсем не стоило забывать выжатый мальчишеским пальцем до упора свободный ход курка его дровяного карабина, при одном упоминании мальчиков из норвежских шхер! Дело в том что Симка, который сам таким не был, просто не умел поверить в то, что этот мальчик решал любой вопрос только один раз, и потом не перерешывал никогда. Симка любил его но даже не подозревал об отведённой ему в сердце мальчишки роли и границах. А они там были, эта роль и границы.
Но происшедшее вернуло Лореляйн в этот мир, он махнул рукой, приглашая Симку следовать за ним, и пошёл прочь от убитого унтера Фогеля. Тот так и остался лежать в окопе, возле развороченного острым осколком пулемёта, с расстёгнутыми, спущенными до колен, штанами, которые он не застегнул никогда. И ещё у него не было в глазу его стеклянного глаза, — того самого, который был закладом в договоре о спиртовом перемирии с капитаном Скурлатовым, — где был теперь этот глаз, мальчики искать не стали, — только Симка переводивший тогда ратифицируемый текст вспомнил этот пункт, и решил что капитан выполнил своё обещание унтеру Фогелю.
На самом деле капитан Скурлатов был почти что и ни причём, потому что унтер-офицер Хайнц Фогель был наказан самими небесами за нарушение совершенно иного договора, потому что этого старого воина, участника войн в Европе, Азии и Африке, убило щепкой от приклада его собственного пулемёта. Попавшая в деревянный приклад пуля отщепила острую, как игла щепку, она проткнула унтеру щёку, прошла внутри через хрящ носа, и выдавила из невидящей глазницы стеклянный глаз. Все пули и снаряды мира продолжали лететь мимо мёртвого тела заговоренного палестинской колдуньей солдата, — ни на одной из семи войн, на которых воевал Одноглазый Хайнц, он не был ни разу даже ранен… А свой глаз он потерял ещё в детстве, в драке с лесником у которого воровал кабачки из огорода.