Первое время мы, человек десять хорошо знакомых на воле, держались вместе, помогали один другому, делились последним, пилили в одной бригаде, спали рядом, утешали и поддерживали друг друга. Такая спайка, видимо, кого то насторожила, и нас начали разбрасывать кого куда. Я попал с группой рецидивистов в колонну грузчиков на соседний лагерный пункт. И меня считали «уркой» и не пускали в бригады работяг, где пайки были потяжелее и посылки из дома. В 1939 году к нам прибыл большой этап из большого сибирского лагеря. У новых людей всегда расспрашиваешь, не попадались ли им твои знакомые или друзья. Однажды бывший украинский учитель сказал, что был вместе с писателем Шашалевичем, но его погнали на 27 или 28 лагпункт. Сколько я ни старался через экспедиторов отыскать Василя Антоновича, всё было напрасно. Знал, что он где то недалеко, а связаться не получалось.
Я расспрашивал того украинского учителя, что он знал про Василя Антоновича. Он рассказал, что сначала Шашалевича отправили в Приморье. Там он в пересылке пробыл восемь месяцев, а когда открылась навигация, комиссия его на Колыму не пропустила. Так они оказались вместе. Василь Антонович работал то в бухгалтерии, то в санчасти регистратором. Часто выступал в концертах, писал весёлые частушки и скетчи. Да, это был он. А где он теперь?
Война в лагерь ворвалась страшной бедой. По любому подозрению или доносу людей отправляли на «штрафной». Там было 90 шансов на гибель. Если «не загнёшься» от непосильной нормы, то добьют рецедивисты за пайку, за бушлат, или просто проиграют в карты первого, кто пройдёт за окном. Многие уголовники совершали преступления, чтобы вырваться из штрафного лагерного пукта в центральный изолятор, попасть под следствие, а там сиди в камере, ешь свою шестисотку и баланду, пилить не надо, а 10 лет «с поглощением неотбытого срока» ему не страшны, у него этих лет на три жизни.
Война увеличила нормы, сократила пайки, отобрала связь с домом и внешним миром – ни радио, ни газет уже не было. Что происходило на фронте, мы узнали только после победы под Сталинградом.
В первое время некоторым охранникам, видимо, хотелось показать свою непримиримость и классовую ненависть к «врагам народа». Нас унижали и, как хотели, муштровали, а мы стиснув зубы работали для фронта – заготавливали ружейную болванку для автоматов, артиллерийский лафетник, авационную фанеру, шпалы, рудстойку для шахт и дрова для крупных заводов. Днём пилили, ночью грузили, а утром – снова на делянку. Женщины на швейной фабрике добровольно работали по две смены – шили бушлаты, телогрейки, плащ-палатки и маскхалаты. Делали всё, что бы было тепло на фронте их отцам и братьям. Умные начальники поражались такому патриотическому подъёму заключённых, иногда доверчиво спрашивали: «Какие же вы враги?»
В 1942 году был объявлен приказ Берии – невыход на работу считать контрреволюционным саботажем, а прогульщиков без уважительных причин расстреливать на месте. Уважительной причиной считались только высокая температура и серьёзная травма, остальные болезни в расчёт не брались. Месяца два на вахте гремели выстрелы, пока наконец не отменили этот дикий приказ, а вводили очень активно.
Людей у которых срок наказания заканчивался в первые дни войны, оставляли в лагере до конца военных действий, а освобождённым не разрешалось покидать лагерь. Они жили за «зоной», работали на более лёгких работах за деньги и считались «лишенцами». Такой лишенец по фамилии Балясный прибыл к нам на должность мастера леса. Я узнал, что приехал он с 27 лагпункта и поинтересовался, не встречался ли ему Шашалевич Василий Антонович. Он долго молча смотрел на меня, потом спросил: «А кем он вам доводится?» «Товарищ, по одному делу проходили». Балясный помолчал и медленно заговорил: Шашалевича комиссия признала нетрудоспособным для общих работ, и он начал работать статистиком в санчасти. Однажды написал весёлую юмористическую пьеску из лагерной жизни. Её поставили любители в столовой на сцене. Ночью автора вызвал уполномоченный оперативно-чекистского отдела и устроил ему разнос похлеще самого жёсткого допроса. Обвинил в поклёпе на воспитательную лагерную систему, в компрометации руководящего состава, в протаскивании вражеской идеологии. В заключение сказал, что новое дело на него заводить не будет, а с завтрашнего дня отправит в лес, а «там ты и сам загнёшься».