Повёл меня Янка по крутой извилистой лестнице куда-то вниз, в подвал с низким потоком, маленькими окнами чуть ниже тротуара. За тусклыми стёклами мелькали галоши, сапоги, башмаки, болтались штанины брюк, иногда –пёстрые чулочки. В двух мрачных комнатах стояли столики, в первой был буфет. Там молодая красивая буфетчица раздавала ломтики хлеба, винегреты, иногда наливала стограмм, выдавала талончики на обед. Некоторых безденежных посетителей записывала в толстую тетрадь в чёрной клеёнчатой обложке. Потом и я попадал в неё: участливая Бася всем доверяла, потому что знала писательское безденежье. Скрыган и мне взял талончик на обед. Я привык в рабочей столовой хлебать ложкой скрученной винтом, из гнутой алюминиевой миски серую похлёбку, забыл, когда держал в руке вилку. И тут растерялся, потому старался повторять каждое движение за своим именитым знакомым. Янка заметил мою скованность, но ничего не сказал. Входили и садились за соседние столики в основном мужчины, все здоровались с Янкой. Видно, по привычке подсел к нам Макар Последович. В дальнейшем мы всегда обедали вместе. С дочуркой и малым сынком вошёл невысокий , круглолиций, лысый, в больших круглых очках. С ним здоровались запросто и издали: « Добрый день, дядька Тишка!» Да, это был сам Тишка Гартный. Вбежал и кого-то высматривал, поблёскивая пенсне, стремительный с чёрными кудрями Изи Харик. В первый же день я повидал Крапиву, Михася Чарота, Зарецкого, Хадыку и Дорожного - всех, кто в глусской дали представлялся мне в нимбах и ореолах, а тут были простые, обычные: то улыбчивые, то молчаливые, неприметно одетые, относительно молодые люди. Узнавал их по фотоснимкам.
За одним столом Скрыган, Последович и я встречались чуть не каждый день. Порой Макар предлагал: «Это вот, ребятки, может быть, нам для аппетита скакнуть через дорогу в магазин за четвертушкой, да и выпить по глоточку.» Чаще всего эта «миссия» выпадала мне, самому младшему. Скрыган говорил: «Накинь моё пальто и сбегай». Я в его кожаном пальто бежал через дорогу. В небольшом магазинчике полки были заставлены поллитровками, четвертушками, соточками, «мерзавчиками» (на два глотка) и « аистами» - трёхлитровыми бутылями. Всё доступное и дешёвое. Продавщица так привыкла к кожаному пальто, что, не спрашивая, что нужно, молча подавала среднюю бутылочку. Хлеб и всё к хлебу отпускали по карточкам, а водки, белорусских натуральных вин, пива было хоть залейся. Однако в городе, а тем более в селе, до послевоенных лет я никогда не видел ни одного алкаша или «в дым пьяного». Было не до того, не позволяли совесть, воспитание и обычный стыд. Не существовало вытрезвителей, наркологов и специальных больниц для алкоголиков. Первая пятилетка обеспечила всех карточками на «всё» – служащему 150 граммов хлеба, студенту - 300, рабочему - 400-600; в столовой из карточки вырезались талоны на завтрак и на обед. И вместе с тем все мы были молодыми энтузиастами, полными веры в счастливое будущее. Часто компаниями выходили из Дома писателя, прогуливались по Советской или шли в парк «Профинтерн» (теперешний имени Горького), заходили друг к другу в гости. Скрыган снимал маленькую комнатку в частном доме на улице Толстого, неподалёку от него, на Красивой улице квартировали Бровка, Барановых, Пальчевский, Коваль, Сымон Куницкий. Писатели в то время селились «гнёздами». На улице Розы Люксембург обитали Дорожный, Козловский, Таубин, Астапенко, Кулешов и Глебка. В районе Долгобродской – Бядуля, Лыньков, Микулич, Хадыко, Багун, чуть дальше - Калюга и Шараховский, Зарецкий со Сташевским – где-то на Республиканской, Шашалевич на улице Освобождения. Тот дом стоит и теперь. Творческая полемика в печати никогда не портила товарищеских отношений.