Ювен, словно извиняясь, проговорил: – Спасибо, Гал, но мертвые могут не есть и не пить, хотя, знаешь, иногда очень хочется… Ты закрой глаза на минутку, а я тихонечко пойду блуждать по Базе.
Гал послушно смежил веки и опять провалился в забытье. Потом вздрогнул и открыл глаза. Он не знал, сколько проспал, но, видимо, немного, потому что в каюте все было по-прежнему. Никаких призраков погибших друзей уже не наблюдалось…
Однако осталось смутное беспокойство – слишком уж реальным казался недавний сон. Да хватит тебе, мысленно сказал он самому себе. От безделья скоро рехнешься, наверное…
Светов поднялся, выключил плитку и принялся очищать картошку от кожуры.
В коридоре кто-то зычным голосом осведомился: – Га-ал! Это у тебя так вкусно пахнет жратвой? Мы, незваные гости, идем к тебе!
И тотчас же стальная дверь отъехала в сторону и в каюту вломились четыре фигуры в свитерах. Сразу стало тесно и шумно.
– Слушай, Гал, ты случайно не скатерть-самобранку приобрел в отпуске? – поинтересовался обладатель зычного голоса Костя Луцик, без церемоний плюхаясь прямо на подушку, на которой несколько минут назад покоилась голова Гала.
– Разве это самобранка? – возразил Борька Геккер. – Одной вареной картошкой потчует!.. Вот если бы появились какие-нибудь деликатесы…
– Вяленая вобла, например, – съехидничал Гал.
– Ara, – невозмутимо кивнул Борька. – И пиво. Как можно больше хорошего пива, с пеной в два пальца, к которой штаны прилипают, как к клею!..
– Не слушай ты этого гурмана, Гал! – воскликнул Гемир Оконов по кличке «Гомос» (кличка происходила от слова «гомосексуалист», но Оконов охотно откликался на нее, потому что трактовал ее как сокращение от «гомо сапиенса»). – Тоже мне – Гаргантюа нашелся!
– Молчи, Гомос! – огрызнулся Геккер. – Что ты в еде ничего не смыслишь, что в бабах!
– Тихо, братцы, – сказал Гал. – Руками прошу не размахивать, а то плитку уроните… Занять места согласно купленным билетам! Руки мыли?
– И уши тоже, – откликнулся Витька Ческис. – Не томи, шеф-повар!
Приятели расселись на койках. Стол им заменял отличный алюминиевый ящик из-под взрывателей к альфа-бомбам. Гал торжественно водрузил на середину «стола» картошку, открыл несколько тюбов самоподогревающихся консервов из бортпайка, потом нагнулся и извлек из-под койки, из пыльного чемодана, бутылку двадцатилетнего «Марселя».
– Последняя, – предупредил он на всякий случай.
Компания оживилась.
– А ты говорил – скатерть-самобранка!
– Типун тебе на язык, Гал! Давайте выпьем за то, чтоб она ни в коем случае не была последней!..
– Гомос, а ты сегодня не пьешь?
– Не давайте ему, он, когда пьяный, звереет и целоваться ко всем подряд лезет. Еще изнасилует нас по очереди!
– Что вы, ребята, как можно?! Я изнасиловать только по любви могу!
– Давай стаканы, Гал… Так. Коньяк, как известно, пьют малыми дозами.
– Но из большой посуды!
– Поехали!
– Здравы будем, бояре!
– Кадету, кадету оставьте, братцы! – попросил Светов. – Он вот-вот вернуться с задания должен…
Он смотрел, с какой жадностью ребята едят, обжигаясь, горячую картошку, как они пьют одним глотком дорогой коньяк, и понимал их неестественное оживление: после космического боя любой нормальный человек словно заново рождается на свет, он рад, что ему повезло и на этот раз, а о следующем разе лучше не думать, потому что живем только здесь и сейчас… И Гал страшно завидовал своим товарищам, потому что лучше жить так, как они, чем так, как живут на Земле большинство людей.
Вначале разговор был легким дружеским трепом. Вспомнили – в который уже раз – все известные нецензурные анекдоты, поговорили о женщинах. В этой связи опять стали подшучивать над Гомосом, который отбивался от нападок как мог (в частности, заявил: «Между прочим, если вдуматься, все женщины – гомосексуалистки!»)…
Но потом, когда они прикончили «Марсель» и перешли на дикую смесь антифриза с техническим спиртом, за которой сбегал в ангар к сервистам Ческис, заговорили, как это бывает в таких случаях, о ратных буднях.
Сначала Борька рассказал, как сегодня ему пришлось отбиваться от трех Чужаков и как он уже простился с жизнью, но они потом – непонятно почему – оставили его и ушли восвояси.
– И знаете, что я тогда подумал? – говорил Борька, обводя взглядом лица товарищей. – Что, в сущности, они могут быть совсем не такими, как мы их представляем…
– А какими мы их себе представляем?
– Лично я – пауками со множеством щупалец…
– А я – почему-то прямоугольными, как роботы…
– А вот, говорят, французам удалось обнаружить на одном из астероидов останки Чужака… Только это все держится под страшным секретом, потому что людям нельзя видеть Пришельцев даже после их смерти.
– Чушь собачья! Ты думаешь, зачем Командор вот уже раз десять посылает Кольку Мефедова отловить хоть одну «калошу»? Да чтобы узнать, как они выглядят, эти самые Чужаки!
– Парни, ничего себе расклад! Четвертый год воюем с ними – и даже представления не имеем, как выглядят наши враги!
– Ну и что? Тебе это очень важно, да? Главное – что они наши враги, и бить мы их должны, невзирая на их облик!
– Ara, бить должны… Только чем? Если хочешь знать, ихние «калоши» способны такое выделывать, что нам на наших гробах и не снилось!
– Это верно… И вообще лично мне, братцы, непонятны здесь две вещи… Первое: если они технически превосходят нас, то почему не пользуются своим преимуществом?
– Как это не пользуются? Вспомни, сколько раз ты собирался вдарить по «калоше», а она вдруг включала такое ускорение, что ищи-свищи!
– Да я не в том смысле… Я имею в виду – преимущество в стратегическом плане. Если их спейсеры совершеннее наших, то какого черта они тогда ползают, как черепахи, почему возятся с нами здесь и не пытаются прорваться к старушке Земле?!. А во-вторых: мне непонятно, почему на нашей родимой планете с такой прохладцей относятся к этой войне?
– С чего ты взял, что с прохладцей? Чем докажешь?
– Гал вот подтвердит! Разве так должна вестись война с нашей стороны, когда под угрозой – существование жизни на Земле?! Вспомните, братцы: раньше, во времена так называемых «мировых войн», народы воюющих стран жили и трудились под девизом: «Все для фронта, все для победы», а сейчас?..
– Гал, скажи, что он не прав – ты же только что с Земли…
Гал хотел было рассказать, что на Земле действительно нет понимания той опасности, которая нависла над человечеством. Он вспомнил многокилометровые пляжи на южных побережьях, устланные телами беззаботных загорающих… Вспомнил дикие пляски молодежи в ночных дискотеках под открытым небом, когда разноцветные лучи прожекторов выхватывают из тьмы искаженные лица с перекошенными в беззвучном вопле ртами, конвульсивно изгибающиеся тела… Он вспомнил сводки новостей, в которых о войне не говорится ни слова, и толпу прохожих в часы «пик» на центральных улицах многочисленных Сити – каждый движется сам по себе, и ему нет никакого дела до остальных, и у каждого в ухе миниатюрная зонг-горошина, и он слышит музыку и только музыку, и нет ничего, кроме дурацкой музыки, в этом дурацком мире!.. И еще Гал вспомнил разговор с «ученым на все руки» Морделлом («Люди начинают уставать от войны») и конфликт с груболицым в баре космопорта («А может, Пришельцы нам изобилие устроят!»). И еще многое он вспомнил из увиденного за время отпуска, но почему-то губы его сами собой произнесли: – Нет, братцы, на Земле верят в то, что мы их защитим.
Борька Геккер разочарованно крякнул, а Костин мощный голосище прогудел: – И вообще, о чем разговор? Лично я бил, бью и буду бить этих инопланетных гадин до тех пор, пока жив. Не я первым напал на них, а они – на меня, так почему, мать их так, я должен теперь с ними церемониться?! И мне плевать, кто сидит в той «калоше», которая собирается меня уничтожить, – разумные пауки, безмозглые роботы или такие же существа, как и мы. Главное – это мои враги, угрожающие моему дому, и вы как хотите, но я вижу свой долг в том, чтобы этих врагов истребить как можно больше!..