- Я же сказал, - отозвался Алексей, - за книгой "История Северороссии от воцарения князя Андрея до государыни Елизаветы Петровны" в прижизненном издании Ломоносова.
- Леша, - Павел вышел из-за стола и сел на него перед Алексеем, - я же тебя знаю. При твоей упертости на антикоммунизме тебе сейчас делать больше нечего, как читать книги Ломоносова, который здесь был северороссом. Я же знаю, что ты сейчас участвуешь во всех заговорах, которые только смог найти. Слушай, я хочу тебя спасти. Честно. Не ради нашей дружбы или даже Санина, который все пороги на Гороховой и в Смольном ради тебя обил. Знаешь, неделю назад я включил в расстрельные списки того адвоката, что меня в пятнадцатом на суде отмазывал. Законченным контрреволюционером оказался, скотина. Но я верю, что ты еще не потерян для нас, что ты разберешься, кто прав, и встанешь на нашу сторону. Ты умный, ты поймешь. Я хочу спасти тебя ради нашего дела и ради того, чтобы ты не кончил свои дни так глупо и бесполезно, когда есть такой шанс. Но никто и никогда не поверит мне, если я скажу, что флотский офицер, известный своим неприятием советской власти и реакционными взглядами, вдруг в эти дни занялся изучением истории Средних веков.
- А зря, - буркнул Алексей. - Книгу я действительно хотел взять.
- А еще? - Павел внимательно посмотрел Алексею в глаза.
Алексей выдержал его взгляд, помедлил и произнес:
- А еще я пришел проинформировать гражданина Трауппа о провале группы фрейлины Рейнбах.
Павел мгновенно вернулся за стол, пододвинул к себе лист бумаги, взял в руку перо, обмакнул его в чернила и принялся писать.
- Значит, вы признаете, гражданин Татищев, что в качестве связного участвовали в заговоре граждан Рейнбах и Трауппа с целью свержения советской власти.
- Да, - кивнул Алексей.
- Какова была ваша цель?
- Организация вооруженного восстания в первых числах января, свержение Советов и передача власти Учредительному собранию.
- Какие еще члены подпольной группы вам известны?
- Феликс Голицын, Александр Рашевский, фабрикант Штайн, Алиса Вышинская, полковник Уда-чин, Вильгельм Штарц. Это все.
- Так, все или арестованы, или эмигрировали, - хмыкнул Павел. Пытались ли вы проводить агитацию среди сослуживцев - офицеров штаба флота и военно-морской базы Кронштадт?
- Нет, поскольку мне известно, что командование флота и базы поддерживает советскую власть.
- Вам не приходила идея захватить власть на флоте?
- Нет. У нас для этого не было сил. Мы рассчитывали заменить командование флота после переворота в Петербурге.
- Ясно, - буркнул Павел. - Готовы ли вы дать честное слово, что откажетесь от борьбы против советской власти?
- Да, - твердо сказал Алексей после непродолжительной паузы.
- Распишитесь, - пододвинул протокол и перо к арестованному Павел. Поставьте число: пятое декабря тысяча девятьсот семнадцатого года.
Алексей подошел, расписался, поставил число и снова сел на табурет.
- Ну а теперь скажи мне, - произнес Павел, откладывая в сторону протокол и возвращая перо в настольный прибор, - ты ведь умный человек и понимаешь, что все эти Трауппы и Рейнбахи - слабаки и интеллигентские хлюпики. Шансов свалить советскую власть у них не больше, чем у муравья побороть слона. На что ты рассчитывал?
- Как знать, - пожал плечами Алексей. - У истории бывают интересные повороты.
- Хватит, - гаркнул Павел. - Ты знаешь историю, и ты всегда реально смотрел на вещи. И у тебя навязчивая идея остановить продвижение коммунизма. Я буду не я, если ты не постарался перетянуть на свою сторону Оладьина. Ты ему рассказал все. Я прав? Не зря он сделал тебя своим офицером для поручений.
Он вперил взгляд в глаза Алексея. Пауза длилась около минуты, потом Алексей отвел глаза и произнес:
- Да.
- Черт, - выругался Павел. - И что?
- Я проиграл, - вздохнул Алексей. - Он сталинист. Он сказал, что дождется прихода Сталина и всеми силами поможет ему строить великую империю. Именно поэтому он и поддержал советскую власть сразу после переворота. Меня он приблизил к себе, чтобы консультироваться о ходе истории.
- Понятно. - Павел откинулся на спинку стула, на его лице играла довольная улыбка. - И ты пошел вот к этим. Ой, дурак!
Он снова обмакнул перо в чернила, взял новый лист бумаги и принялся на нем писать. Закончив, произнес:
- Я написал постановление о твоем освобождении под честное слово. Ты должен обещать, что откажешься от борьбы с советской властью. Сейчас пойду к Дзержинскому, надеюсь, он подпишет. Что будешь делать, когда выйдешь?
- Вернусь на службу, - ответил Алексей.
- Нет. - Павел помотал головой. - Оставь. Шансов у тебя нет, я буду следить за тобой. Пойми в конце концов, что проиграл, историю тебе не изменить. Лучше переходи на нашу сторону. Я помогу тебе, поручусь за тебя, будем работать вместе. Думаю, твой пещерный антикоммунизм - просто заблуждение. Только без дураков. Если ты с нами, то с нами. Если узнаю, что ты против советской власти, своей рукой шлепну. Пойми, у меня тоже есть идеалы и цель, и я смету любого, кто встанет на пути. А если не согласен, уезжай. Я помогу оформить документы. Решай.
- Я должен подумать, - откинулся на спинку стула Алексей.
- Хорошо, - кивнул Павел и нажал на кнопку вызова конвоя.
***
Павел вошел в просторный кабинет Дзержинского и направился к его столу. Кабинет был полон людей. Два секретаря скорописью записывали распоряжения председателя ЧК, сбоку три чекиста за небольшим столом спешно готовили какой-то документ. Еще двое чекистов дожидались очереди к Железному Феликсу. Не обращая внимания на их протесты, Павел обратился:
- Феликс Эдмундович...
- Что у вас, товарищ Федор, - повернулся к нему Дзержинский. Он все еще предпочитал называть Павла по старой партийной кличке.
- Постановление об освобождении под честное слово бывшего капитан-лейтенанта Татищева.
- Вы уверены? - Холодный взгляд уперся в глаза Павла.
- Да, Феликс Эдмундович. Я провел с ним работу и, полагаю, убедил в бесполезности сопротивления.
- Под вашу ответственность, - буркнул Дзержинский, подписывая данную Павлом бумагу. - Получить сведения об участии высших флотских офицеров в заговоре не удалось?
- Нет. Более того, получены факты, согласно которым адмирал Оладьин действительно принимает советскую власть.
- Что-то не верится мне, - покачал головой Дзержинский.