Так гораздо проще, чем подбирать слова.
Глава 22
Кит
Мы сидим на диване, на столе расставлены тарелки с ужином. Мы оба заказали стейк. Филе слабой прожарки — для меня, а для Уилла — хорошо прожаренный бифштекс на ребрышке с запеченным картофелем, луковыми колечками и шинкованной капустой. Безжалостно его дразню насчет выбора. Говорю, что он — типичный американец, и заказ у него такой же — пережаренный кусок мяса и гарнир. А он отвечает, что я гурман, и, оттопырив мизинец, отпивает пива из бутылки. Все до смешного легко и комфортно. Чувствую себя счастливым, чего не было уже много лет.
Подкрепившись, поражаюсь манере Уилла есть. Он вгрызается в каждый кусочек, смакует, наслаждается.
— Что? — поймав мой внимательный взгляд, спрашивает он.
— Ничего. — Как бы мимоходом подцепляю вилкой пай18, будто только что не думал о том, что прекраснее него давненько никого не встречал. Даже поглощая безобразно пережаренную говядину, он великолепен.
Приятно видеть его таким. Нормальным. Просто отдыхать в номере отеля с обслуживанием.
Может, он думает обо мне точно так же? Словно мы двое обычных людей.
Меня не так-то легко узнать, но Уилл каким-то образом меня видит. Как, например, он уловил мою реакцию на подмеченный в списке агента Вагнер остров Медлин.
Возможно, он видит меня лучше, чем я сам себя вижу.
После того, как я сознался в самом страшном факте, он ответил, что я потрясающий. Мысль, что этот невероятный мужчина мог смотреть на ту презренную жизнь, что я вел, и видеть нечто, кроме мрака, вскружила голову. Вот что было потрясающе. А еще то, как он мне отдался. Впустил меня. Желал меня и полностью мне доверился.
«Только тебе».
Он берет завернутое в золотистую фольгу масло и плюхает на запеченный картофель. Разворачивает еще и еще и повторяет действие. Бросает взгляд на два кусочка на моей тарелке.
— Ради бога, — говорю я.
Он оглядывается на меня, уголок губ приподнимается, как бы сообщая, что о моем наблюдении ему известно не было. Он обожает, когда я на него смотрю.
— Уверен?
— Да пожалуйста.
Он их разворачивает, большие сильные пальцы работают ловко, и смазывает картофель.
— Может, стоит позвонить и попросить еще? — сухо интересуюсь я.
Он замирает и пристально всматривается в мои глаза, словно не понимает, что я шучу. Только вот он понимает. Замечаю, как он прячет улыбку, она полностью соответствует моей собственной, которую я маскирую вздернутой бровью и бесстрастным выражением лица.
— Не-е, — отвечает он и разминает свою стряпню вилкой. — И так хорошо.
Внезапно меня захлестывает счастье, сладкое и одновременно мучительное. Все дело в обыденности. Он смазывает маслом картофель, а я наблюдаю. Дразню его на эту тему. В первую нашу встречу ни за что бы не подумал, что однажды буду с кем-то, не говоря уж об Уилле, заниматься столь скучными вещами. Домашними и скучными… и неожиданно чудесными.
«Уилл».
В тот первый вечер меня поразило, насколько целеустремленно и решительно он рвался убить Ползина. Хоть это и означало, что ему самому придется страдать, самому придется погибнуть. Мне казалось, что он ослепленный яростью и необходимостью отмщения бык, как всегда, готов атаковать, пускай его и пронзали стрелы. Воин, которого не удержать от мести за солдат. Всей душой он предан идее уничтожения своего врага, даже если это приведет к его собственной смерти. Мне думалось, есть в этом некая благоговейная чистота. Даже красота. Мало кто осмелится даже не моргнув выйти под град пуль и не будет париться о развязке.
Однако теперь меня ужасает, что Уилл столь бездушно и пренебрежительно относится к собственной безопасности. Знаю, он считает себя виноватым в гибели своих солдат. Может, вина укоренилась глубже, чем я осознаю? Не могу перестать об этом размышлять, гадать, заложено ли в его одержимости нечто большее, чем просто жажда мести. Может, даже своего рода желание смерти.
Он — отражение сюжета моей картины о Прометее, связан со своей миссией кандалами вины. Снова и снова возрождает свою агонию.
Вот в этом как раз нет ничего непорочного и прекрасного.
Закрываю глаза и пытаюсь избавиться от мрака. Распахнув их, вижу, что он превратил свой картофель в подобие пирога, полностью и равномерно покрыл его маслом. Осыпает все это градом соли. И начинает есть.