«Уилл». Он охренеть как энергичен. Трудно согласовать эту его сторону — земного, чувственного мужчину, что упивается дарами жизни — с тем мужчиной, что мчится на линию огня и не заботится о том, выживет он или нет.
Может, суть в том, что он ничего не делает наполовину? Кажется, будто он уверен во всем.
И мне нравится его уверенность. Да ради всего святого, даже в том, как он ест ужин, полно целеустремленности. Но в то же время эта уверенность беспокоит. Уилл не относится к типу мужчин, что могут отклониться от своей цели.
И вдруг интенсивное наслаждение от наблюдения за Уиллом — за присущим Уиллу поведением — приобретает оттенок боязни и страха.
Если он Прометей, кто тогда я? Орел? Взгромоздился на его живот, беру, что хочется, а он страдает?
Мысль кошмарная, но как бы мне ни хотелось от нее отмахнуться, ничего не выходит.
Этим вечером мы впервые были вместе и не препирались. До настоящего момента я получал удовольствие. Но, сказать по правде, я лишь занимаюсь самообманом, воспринимаю наше совместно проведенное время как праздник, хотя на самом же деле это всего лишь способ убить время. Вскоре настанет пора браться за дело. Наше квипрокво19. Он помогает мне, я помогаю ему.
Тоненький голосок в голове задает вопрос: «Поможешь? Реально? И чем же конкретно ты ему поможешь?».
Представляю, что он прикован к скале, на его торсе устроился орел, поедает, забирает жизнь. Это я? Я его использую? Пользуюсь его чувством вины?
«Нет», — внушаю себе. Он тоже кое-что приобретет. Я помогу ему добраться до Ползина — именно этого он и хочет, именно в этом нуждается. Но, задумавшись, мне становится страшно. Даже тревожно.
Тогда-то и приходит осознание: я не хочу помогать Уиллу.
«Я хочу его спасти».
Господи боже.
На протяжении многих лет мне встретилось лишь несколько похожих на Уилла мужчин, они тоже были гонимы чем-то глубоким, глодали себя изнутри. Я видел выражение их глаз, когда пытаешься призвать их к благоразумию. Выражение демонстрирует, что они тебя не слушают и не видят, и даже понятия не имеют, что ты находишься рядом. Они просто продолжают в том же духе. Будь то выпивка, пули, да что угодно, они продолжают наступать на одни и те же грабли, слышат лишь своих демонов. Нельзя спасти мужчину, который не желает, чтоб его спасали. Или считает, что его нельзя спасти.
Таращусь на свой наполовину съеденный ужин, сердце наполняется отчаянием, и внезапно ловлю себя на том, что не могу смотреть на Уилла.
— Тебе не нравится ужин? — спрашивает он, в голосе звучит нотка недоумения.
Откашливаюсь.
— Он идеален, — отвечаю я. — Просто я не особо голоден.
Отпихиваю наполовину пустую тарелку и смотрю на часы на стене. В Лондоне скоро полночь. Стоит связаться с Арчи. В последний раз мы общались пять дней назад. Обычно я так долго не тяну. Ему наверняка любопытно, куда я запропастился.
Уилл выносит посуду из номера. Потом кружит по комнате, вновь проверяет двери и окна, затем усаживается на диван и берет пульт. Включает телевизор и переключает каналы, останавливается всякий раз, когда натыкается на баскетбол или американский футбол. Он по-прежнему осторожен, по-прежнему бдителен. И тем не менее все до чудного нормально.
Через некоторое время я вздыхаю и говорю:
— Мне нужно позвонить Арчи.
Он переводит взгляд на меня. Пару секунд молчит, лицо абсолютно ничего не выражает, а затем произносит:
— Уверен?
Хмурюсь.
— Разумеется, уверен. Мне в любом случае нужно ему позвонить, может, выясню что-то новое. Получу еще одну подсказку.
— Какие подсказки он может дать? Должно быть, он уже и так выложил тебе все, что знал.
— Вдруг остров Медлин о чем-то ему скажет. Для него это новая информация.
Нужна любая фора, которую можно использовать сейчас и на протяжении всего дела — в том числе и после того, как я добуду файл. Как бы ни считал Уилл, я не намерен его бросать до тех пор, пока мы не разберемся с Ползиным.
Решено: я найду способ спасти Уилла.
Уилл убирает звук телевизора и пригвождает меня серьезным взором.
— Ты не рассказывал Рейнольдсу об острове Медлин?
Внезапно мне становится неуютно, понятия не имею почему.
— Нет.
— Почему нет?
Не могу его разгадать, и это меня тревожит.
— Не знаю. — Даже мне самому кажется, что слова звучат неуверенно. И я тараторю: — Всегда думал, что это неважно.