Татарское правительство Крыма предложило Врангелю должность командующего, пытаясь противостоять большевикам. Петр Николаевич вспоминал: «По примеру Дона и Украины перед лицом надвигающейся красной волны решили сорганизоваться в лице „Курултая“ и крымские татары. Вновь сформированное татарское правительство носило коалиционный характер, хотя преобладала „демократическая политика“, ярким представителем которой был председатель правительства и военный министр Сайдамет, по примеру господина Керенского также из адвокатов… В распоряжении правительства имелась и горсточка вооруженной силы: занимавший гарнизоны Симферополя, Бахчисарая и Ялты Крымский драгунский полк, укомплектованный крымскими татарами, несколько офицерских рот, кажется, две полевые батареи. Гарнизон Севастополя и севастопольская артиллерия были уже в явно большевистском настроении. В Симферополе, местопребывании Курултая, был спешно сформирован и штаб армии, начальником которого состоял Генерального штаба полковник Макуха. Совершенно для меня неожиданно я получил в Ялте телеграмму за подписью последнего, сообщающего мне, что крымское правительство предлагает мне должность командующего войсками. Для переговоров мне предлагалось прибыть в Симферополь. В тот же день в Крыму была объявлена всеобщая мобилизация, долженствующая, по расчетам штаба, позволить в кратчайший срок сформировать целый корпус и развернуть кавалерию в бригаду. Я решил приехать в Симферополь и на месте выяснить обстановку, прежде чем дать какой-либо ответ на сделанное мне предложение. В Симферополе, столице Крыма, застал я оживление необычайное: шла регистрация офицеров, какие-то совещания, беспрерывно заседали разные комиссии. Начальник штаба полковник Макуха произвел на меня впечатление скромного и дельного офицера. Поглощенный всецело технической работой, он, видимо, был далек от политики. Последняя оказалась окрашенной типичной керенщиной: предполагая опереться на армию, штатский крымский главковерх, так же как и коллега его в Петербурге, мыслил иметь армию демократизованную с соответствующими комитетами и комиссарами. С первых же слов моего свидания с Сайдаметом я убедился, что нам не по пути, о чем откровенно ему и сказал, заявив, что при этих условиях я принять предлагаемую мне должность не могу. Сайдамет учел, по-видимому, бесполезность меня уговаривать и лишь просил до отъезда не отказать присутствовать на имеющем быть вечером в штабе совещании. На этом совещании должен был быть рассматриваемым предложенный Генерального штаба полковником Достоваловым план захвата Севастопольской крепости. Меня по этому вопросу просили дать заключение. Если бы я еще доселе и колебался в своем отказе принять командование над войсками крымского правительства, то после этого совещания все сомнения мои должны были исчезнуть. Хотя предложенный и разработанный полковником Достоваловым план и был всеми присутствовавшими на совещании военными лицами, в том числе и мною, и начальником штаба полковником Макухой, признан совершенно неосуществимым, тем не менее „военный министр“, выслушав присутствовавших, заявил, что соглашается с полковником Достоваловым, и предложил начальнику штаба отдать немедленно распоряжение для приведения предложенного полковником Достоваловым плана в исполнение. Наутро я выехал в Ялту».
Врангелю, монархисту и приверженцу «единой и неделимой России», совсем не улыбалось стать командующим татарскими национальными формированиями. К тому же в их способности противостоять Красной гвардии он сильно сомневался. В тот момент барон еще не исповедовал принципа, провозглашенного им в том же Крыму три года спустя: «Хоть с чертом, но против большевиков». Он еще не решил, как будет жить дальше. Не исключено, что он не отвергал для себя и какого-то, хотя бы временного, консенсуса с большевиками, о которых еще очень мало знал.
В первые месяцы после Октябрьской революции особенно ярко проявилась слабость всех антибольшевистских движений. У них не было ни общепризнанного вождя, ни привлекательных для народа лозунгов, ни сколько-нибудь разработанной и реалистичной программы, ни поддержки из-за рубежа, ни легитимной преемственности с какой-либо из добольшевистских властей. Последний глава Временного правительства А. Ф. Керенский дискредитировал себя полной неспособностью справиться с всё углублявшимся кризисом. Поэтому никакого широкого движения за возвращение его к власти не могло возникнуть. И даже эсеры, к чьей партии формально принадлежал Александр Федорович, не рискнули сделать его своим лидером. Однако и монархисты не пытались выдвинуть лозунг возвращения к власти Николая II, его брата Михаила или какого-либо другого претендента на престол. Идея монархии была основательно опорочена в России в царствование Николая II и Кровавым воскресеньем, и неспособностью решить насущные проблемы страны, прежде всего аграрную, и неэффективным ведением войны. А мощная антимонархическая пропаганда после Февральской революции еще больше подорвала уважение и доверие к монархии. Да и сам факт отречения понижал акции последнего императора в глазах искренних монархистов. Кроме того, царь и большинство его ближайших родственников находились под контролем Совнаркома и в любой момент могли быть уничтожены, что и произошло в июле 1918 года с царской семьей, великим князем Михаилом Александровичем, а чуть позднее и со многими другими представителями династии. Однако пока император был жив, выдвижение другого претендента на престол не имело смысла, а после гибели Николая II и большинства его ближайших родственников у монархистов просто не осталось ни одной бесспорной кандидатуры. Самый авторитетный из Романовых, царский дядя Николай Николаевич, бывший Верховный главнокомандующий, по совету генерала Деникина уехал из страны, поскольку тот не без оснований опасался, что выдвижение монархистских лозунгов еще больше расколет Белое движение.