– Будет сделано, мистер Дерроу, – сказал Лоуренс и стремительно выбежал из комнаты.
Кольридж сделал еще глоток бренди и встал. Он окинул взглядом собравшихся. Сейчас их было двадцать один – трое обедавших в соседней комнате услышали о том, что происходит, и решили присоединиться к компании. Один из присоединившихся открыл тетрадь и выжидающе держал карандаш.
– Как вы все, несомненно, знаете, по крайней мере, так же хорошо, как и я, – начал поэт, – внутренний тон английской литературы изменился, зазвучав в минорном и мрачном ключе, когда к власти пришла парламентская партия Кромвеля, когда вошел в моду стиль Круглоголовых, которые уверенно отринули «божественное право королей» и обезглавили Карла I. Афинское великолепие царствования Елизаветы, или скорее ее века, объемлющее славу всех наук и искусств – подобного расцвета нация не видела ни в какое другое время, – проложило дорогу суровости пуритан, которые равно избегали и излишеств, и того духа веселой ясности сознания – интуитивного проникновения в суть вещей, – который был столь свойственен их историческим предшественникам. Джону Мильтону было уже тридцать четыре года, когда Кромвель пришел к власти, и поэтому, хотя он поддерживал парламентскую партию и приветствовал строгий, неумолимый порядок и самодисциплину, – его способ мышления сформировался в сумеречном свете предыдущего периода…
Сейчас Кольридж уже расстался с извиняющейся интонацией, он развивал эту тему с заметным и все возрастающим воодушевлением, и голос его звучал все увереннее. Дойль искоса поглядывал на собравшихся. Незнакомец с блокнотом деловито записывал какие-то знаки – очевидно, стенографировал. И Дойль понял, что он-то и должен оказаться тем самым школьным учителем, о котором упоминал Дерроу прошлой ночью. Он завистливо уставился на блокнот. Если мне повезет, думал он, может быть, и удастся заполучить записи. Человек поднял глаза, поймал взгляд Дойля и улыбнулся. Дойль кивнул и быстро отвел взгляд. Не смотри по сторонам, подумал он неистово, продолжай писать.
Супруги Тибодю пристально смотрели на Кольриджа сквозь полуприкрытые веки, и на мгновение Дойль испугался, что старая пара задремала, потом он распознал характерное отсутствующее выражение интенсивной концентрации внимания. И он понял, что они записывают лекцию – записывают в собственной голове, так же точно, как любое видеозаписывающее устройство.
Дерроу смотрел на поэта со спокойной, довольной улыбкой, и Дойль догадался, что он даже не слушал лекцию, но просто радовался, что аудитории, похоже, нравится это шоу.
Беннер смотрел вниз на свои руки, как если бы это было только отдыхом перед неким огромным усилием, которое воспоследует. Может, он волнуется, как мы будем возвращаться через район трущоб? Странно, когда мы ехали сюда, Беннер не слишком-то беспокоился.
– Таким образом, Мильтон очищает и совершенствует сам вопрос о сущности веры, – сказал Кольридж, подводя лекцию к завершению, – и такого рода вера более независима – более действенна, чем вера пуритан. Он говорит нам, что вера – это не экзотический цветок, который старательно охраняют от воздействия повседневного мира, не полезная иллюзия, поддерживаемая софистикой и полуправдами, подобно детской вере в Санта-Клауса, не благоразумная приверженность строгому соблюдению религиозных правил и установлений, – но можно сказать, что вера если и должна быть чем-либо, то только ясным распознаванием прообразов и тенденций, которые должно искать – и находить – в каждой частице мирового устройства и которые-то и являются образом Господа. Именно поэтому религия может только быть советом и очищением и не может нести какое-либо принуждение, а только убеждение, которое достигается независимо и затем избирается, и не может быть восхваляемо или осуждаемо. В таком случае это можно рассматривать как преступное ограничение прав личности, преднамеренное удерживание человека в отвержении любых фактов или мнений – недопустимо судить по одному фрагменту мозаики о всей картине в целом. Множество камешков, как светлых, так и темных, которые добавляются к мозаике, вносят свой вклад в прояснение образа Бога.
Он остановился и обвел взглядом аудиторию.
– Спасибо, – сказал он и сел. – Есть ли какие-либо вопросы, добавления или возражения?
Дойль заметил, что, как только огонь красноречия оставил его, он стал тем скромным пожилым человеком, которого они встретили у входа в таверну, – во время лекции он был более впечатляющей фигурой.