Лысый Гектор в росомашьей шубке словно пропитался страхом. Любопытно.
Суетясь, то и дело упоминая своего владетеля[2], что жил в замке Лима к востоку от Рейли («Ах, он так занят, нынче сезон охоты за лисами, зима холодная и шубка у зверей что надо, а супруга захворала после родов, суета, ужасная суета, господа ключники!»), он провел их под самые стены монастыря, всю дорогу игнорируя Чонсу. Кажется, он заметил её, только когда девушка споткнулась у самых серо-зелено-черных стен, не в силах сделать шага.
Малефика потрясла головой, пытаясь избавиться от настойчивого звона в ушах. Брок не сразу заметил её отсутствие – это прислужник вопросительно коснулся его плеча.
– В стенах костяная пыль, верно? Она не сможет войти, – пояснил старик.
– Ах, – тут же спохватился Гектор, и у малефики дернулось веко от этого его театрального вздоха. – Ах, как я мог забыть! В этих стенах зубы самого Великого Малакия! Зло здесь не тронет вас, но и проникнуть не может, само собой.
«Зло».
Чонса зашипела от боли, что пришла на смену звону в ушах, и оперлась о серый круп своей лошади.
Святые мощи и нечисть, неспособная к ним приблизиться. Проклятые мощи! Те же самые, что вдеты в уши Брока и Джо в виде костяных колец, они никак не позволяют ей, милой Чонсе с красивым – если бы не татуировки и глаза – лицом залезть к ним в головы и заставить их содержимое свернуться белком яйца в кипятке. Иногда это желание становилось навязчивым, в хорошие дни – отступало, но никогда не покидало её насовсем.
– Я здесь подожду, – наконец проскрипела она, не узнав собственный голос.
– Ну вот еще. Ты пойдешь с нами, – сухо приказал Брок. Подумал, поскреб седую щетину и кивнул Джо. – Побудь с ней, пока она не придет в себя.
Джо беспрекословно подчинился и передал поводья всех троих скакунов Гектору. Тот попутался и поклонился ему, как лорду. Чонса не сомневалась, что рука у прислужника была потной и горячей. Колючка сделал вид, что не заметил его смущения, и повернулся к малефике. Снег плотным слоем осел на его плаще, белой короной лег на золотистые волосы.
Джолант тоже был бы красив, если бы не глаза. Колючие, непроницаемо-тёмные. Чернее их Чонса никогда и ничего не видела, даже ложась спать зимней ночью и пытаясь понять, опущены ли у неё веки в этой непроглядной тьме.
– Приступай, – сложил руки на груди парень, холодный и отчужденный.
Выбора не было. Ей не хотелось ждать, когда просьба встанет острием ультиматума у её горла, поэтому она подогнула колени, села в сугроб и вышла из собственного тела.
Стены были янтарными, как желток. Лысый Гектор ошибался – не в них святые мощи, а прямо под ногами Джо. Ларец горел, переливаясь разноцветными всполохами. Извне мир казался стертым, словно набросок смазали ребром ладони. Лица Джоланта не разглядеть из-за осколка Кости Мира в ушах. Там, где древний артефакт крал силы малефики, её зрение и чувства, оставался только свет. Он рассыпался разноцветной чешуей и медленно гас, напоминая искры костра или блики на поверхности пруда. Отчего-то Джо сиял сильнее Брока. Тот был весь – обтянутый мускулами скелет, высокий лоб и вечно насупленные брови, синий блеск на седых ресницах от пронзительного цвета радужек.
Метель стекала по ступеням в подвал. Монахи в кельях виделись ей светящимися, бьющимися словно в конвульсиях клубками плоти. Кости Пророка были вшиты в них третьим глазом, выпуклым пятном между бровями – там, где у девушки располагался ромб татуировки. Чонса не могла ничего сделать, никак себя выдать, она вне тела – всего лишь бездушный фантом, который застрял на изнанке мира. Лишь потянулась за Броком и увидела, как он целует протянутую руку священника. Тот кивнул и отпер дверь в подземелья.
Чонса резко вздохнула и сделала незримый шаг назад. Боль. Безумие. Люди привязаны к лавкам, окурены дурманом, опоены алкоголем. Брок прикрыл лицо рукавом. Запах трав такой сильный и душный, что она с трудом разобрала в букете мандрагору и белый шалфей. Монах передал Броку маску с плоско висящим вороньим клювом. Он прижал её к лицу и провел обычный быстрый осмотр: глаза, зубы, горячность лба. Жертв шестеро. Живых – двое. Увы, это не было похоже на корчи от плохого зерна, несчастных выдавали глаза, стеклянные и полные ужаса до краев.
– Мы уже похоронили троих, – поправил подсчеты монах.