Так или иначе, Ксан не внял голосу рассудка, решив на время задержаться в Пакистане. Он клялся, что уберется оттуда, как только «станет ясно с Тасминой», но смысл этого обещания ускользал даже от него самого. Он всячески старался сблизиться с предметом своего обожания, и на одном из официальных приемов познакомился с ее отцом.
Завидев Ксана, Тасмина обрадовалась:
— Просто замечательно, что я могу вас представить одному из моих лучших друзей. — Она подвела Ксана к статному господину лет шестидесяти, в спортивных брюках и намокшей от пота рубахе (был разгар лета). Звали его — Навид Юсуф-зай. Крупная голова ловко посажена на широкие плечи, истончившиеся седые волосы зачесаны назад и вбок. Набрякшие мешки под глазами, тонкие черты лица. Во взгляде сочетались независимость, уверенность в себе с примесью равнодушия ко всему земному. Немало пижонов и франтов отдали бы состояние за такой взгляд.
— Вы хорошо знаете Тасмину?
— Отцу положено знать свою дочь, — ответ прозвучал резковато, и Ксан отпустил про себя пару крепких словечек в адрес той, что преподнесла ему такой сюрприз. Юсуфзай же неодобрительно взирал на Ксана, щеголявшего в джинсах ильняном пиджаке. Сдержав нахлынувшее на него раздражение, тот взял отца Тасмины под руку и увлек внутрь дома. Там почти никого не было, только сновали расторопные слуги.Миновав анфиладу комнат, они прошли в курительную — с глубокими кожаными креслами и латунными пепельницами на длинных ножках.
Юсуфзай был известным хирургом (ему принадлежали клиники в Исламабаде, Карачи и Бхавалпуре) и слыл кудесником, сумев сохранить руки-ноги десяткам людей, казалось, обреченным на участь инвалидов. Среди исцеленных было немало кашмирских моджахедов и афганских талибов.Врач не скрывал симпатий к «борцам за свободу», подчеркивал свою набожность и щедро жертвовал на нужды мечетей.
Юсуфзай признался, что ему внушает опасения чересчур вольное поведение дочери. Он не обскурант, хиджаб ему не по вкусу, мир не повернуть вспять. Но нельзя забывать, где они живут.
Ксан согласно кивал, разделяя отцовскую озабоченность.Посетовав на тревожную обстановку в Пакистане, сказал, что это не то место, где молодая женщина может чувствовать себя в безопасности. Почему бы не подумать о переезде в Европу.Неужели Юсуфзай так любит свою страну, чтобы оставаться здесь в такое время?
— Любить? — в голосе врача прозвучала горечь. — Я ненавижу ее.
Ксанец решил было, что его разыгрывают, однако с изумлением увидел, что с Юсуфзаем происходит разительная перемена. Черты его лица заострились, губы сомкнулись, взгляд отразил фанатичную уверенность в своей правоте. Даже голос изменился: стал чеканным, механическим.
— Ненавижу несвободу и невежество, лицемерие, ханжество. Юнас Шейх, из медицинского колледжа в Ништаре, посмел заявить, что до сорока лет пророк Мухаммед не брил подмышек и не делал обрезания. Спорный тезис, но можно ли за это обрекать человека на смерть? Юнаса казнили. Как после этого любить Пакистан?
Ксан пробормотал, что в прошлом на Западе религиозная ортодоксия тоже была всесильной, однако Юсуфзай продолжал все более возбужденно и запальчиво.
— Арестован издатель, поместивший в своей газете фотографию женщины (не голой и вполне мусульманки) на той же полосе, где были напечатаны несколько строчек из Корана. Женщина — существо нечистое, подобное соседство неуместно! А сами вершители исламского правосудия безнаказанно грешат и прелюбодействуют. Мулла, член Национальной ассамблеи, изнасиловал несовершеннолетнюю в мавзолее святого Баба Фарида.
— Прискорбно, — Ксана утомляла экспрессивность собеседника.
— Кто-нибудь считал, сколько женщин гибнет в результате убийств «ради чести»? Любой мужлан может прирезать свою жену, сестру, мать на том основании, что она его, якобы,обесчестила. Прошла по улице с другим — изменила, вовремя не улыбнулась — оскорбила, вышла замуж вторично — предала сына от первого брака.