—
—
—
—
—
—
—
—
— Однажды ложь мне помогла, — сказал Ксан.
—Только однажды? — я позволил себе сострить, намекая на особенности профессиональной деятельности моего приятеля. Он недовольно сдвинул брови.
В тот день мы встретились в центре Москвы, пообедали и прогуливались по набережной. Была поздняя осень, однако солнышко пробивалось сквозь слоистые облака. Разговор поначалу шел пустой: о житейских мелочах, погоде и безвкусной московской архитектуре, потом перескочил на темы «рубля-доллара» и прочих котировок, которые не трогали моего сердца. Помимо пенсии, я ни на что не рассчитывал, о финансовых накоплениях не помышлял. Ксан, конечно, понаторел в бизнесе: однако меня с какой стати мучить скучными материями?
Уж не помню, какие мысленные ассоциации изменили направление нашей беседы, и мы заговорили о той роли, которую в жизни играют правда и ложь. Возможно, я отпустил язвительное замечание о финансистах и политиках, не стесняющихся обманывать наивное и глупое население, вспомнил заявления российского правительства весной и летом года о том, что дефолта быть не может, потому что не может быть никогда. А Ксан сказал, что нечего валить только на власть имущих: все, мол, врут или привирают. В быту («Ах, как вы хорошо выглядите»), на производстве («Наши автомобили самые надежные и быстрые»), в отношениях между людьми («Ты на мне женишься?»«Конечно»). Врут за здравие, за упокой, а также руководствуясь вполне низменными мотивами.
Меня приободрило философское течение разговора, я почувствовал себя в своей тарелке и не упустил шанса поддеть Ксана. «Куда мне с тобой тягаться, — заметил я с притворной скромностью, ты ведь эксперт в этом вопросе».
Ксан сказал, что я по своему обыкновению все упрощаю. В последующие десять минут он прочел мне лекцию о том, что дипломатия и разведка практикуют «специфические методы передачи и получения информации», поскольку со страной, против которой работаешь, нечего церемониться. Все подчинено высшей цели, ради нее приходится не скупиться на полуправду и недомолвки. За годы существования цивилизации сотрудники загранпредставительств так прониклись этой формой общения, что перестали адекватно воспринимать честные и открытые высказывания. Таковые усиливают подозрение к партнерам, воспринимаются как ширма, скрывающая тайные планы.
Я покачал головой:
— Аморально. Обманывать своих знакомых, коллег..
— Речь не о морали, а об условностях профессии. Они общепризнанны и ни у кого не вызывают осуждения, разве что у таких простаков, как ты. — Тут я покраснел. — Дипломаты и разведчики кривят душей, им так проще понимать друг друга, в этом нет ничего личного.
— Значит, в личном плане.
—Мы вели себя, как все остальные. Ложь порицалась, считалась безнравственной. Ты это хотел услышать?
Я отреагировал с сарказмом:
— Переключаться было трудно?
Ксан не удостоил меня ответом.
— А «персонально», — я подчеркнул это слово, — ты никого не обманывал?
Глядя на темную маслянистую воду, в которой отражался гранит набережной, Ксан обхватил рукой подбородок. Пауза длилась долго, и под конец я забеспокоился: неужели мой приятель предпочтет отмолчаться, и мы снова примемся болтать о пустяках? Я уже готов был не выдержать: похлопать его по плечу, подмигнуть и этак небрежно бросить — ну, что там у тебя, выкладывай — как он оторвался от созерцания водной глади: