Иконников был бледен и всклокочен. С первых слов стало ясно, что произошла трагедия, страшная и обыденная. Страшная для любого человека и обыденная для Пакистана. Подобное случается там так часто, что начинаешь к этому привыкать. Пока это не случится с тобой или с твоими родными.
«Железнодорожное сафари» началось в девять утра, как и полагалось. Экскурсантов было человек тридцать, и они свободно разместились в пассажирских вагонах. В основном, русские женщины и дети, но среди них затесались два немецких туриста и семья итальянского дипломата.
Апрельское солнце припекало, однако одуряющая жара, характерная для пакистанского лета, еще не наступила. Воздух был пропитан весенней свежестью, за окнами сменяли друг друга красочные пейзажи: желто- бурые горы, острые как бритва скальные выступы, головокружительные ущелья, и все это под ярко-синим небом. В форте Джамруд поезд приветствовали музыканты-волынщики в шотландских килтах, в Шагае — фольклорный ансамбль. Два десятка юношей били в барабаны, подвешенные у них на груди, весело бегали по кругу и пели народные песни, выводя залихватские рулады.
К часу поезд добрался к Ланди Котала, где был запланирован сытный обед и пешая прогулка по окрестностям. Ни то, ни другое реализовать не удалось: станцию захватил отряд боевиков, который перебил немногочисленную полицейскую охрану и встретил экскурсионный поезд воинственными криками и пальбой. Помощника машиниста (бедняга пытался протестовать) прикончили на месте, но к пассажирам насилия не применяли. Их объявили заложниками, о чем тут же уведомили штаб армейского корпуса Северо-западной пограничной провинции. Оттуда ушли сообщения в Исламабад: в Объединенное разведуправление, в антитеррористическое управление МВД и в посольства.
Требования бандитов не отличались оригинальностью: освободить нескольких участников «сил сопротивления», недавно захваченных рейнджерами. На размышление давалось сорок восемь часов. В случае отказа террористы обещали умертвить своих пленников и сражаться насмерть с коммандос, оцепившими железнодорожную станцию. Эта перспектива представлялась весьма вероятной: пакистанцы обычно не шли уступки, предпочитая горы трупов обвинениям в мягкотелости. Генеральный директор ОРУ невозмутимо проинформировал об этом российского посла. Тот схватился за голову, отбил телеграмму в Центр и уже думал, что дни его пребывания в Пакистане сочтены. Трагедия с заложниками могла поставить крест на дипломатической карьере.
В надежде как-то повлиять на развитие событий он предложил послам Италии и Германии нажать на Исламабад, потребовав повременить с началом силовой акции, пока с террористами не переговорит дипломатический представитель. Пораскинув мозгами, пакистанцы согласились, решив, что такой вариант им на руку. Он снимал часть ответственности с армии и спецслужб в случае неудачного завершения операции и гибели иностранцев. Мол, никто не сомневался, что риск велик, но все мирные варианты отработали, вот и пришлось идти ва-банк.
В качестве переговорщика решено было направить Кса- на. Когда он выехал в Пешавар, до окончания ультиматума, предъявленного бандитами, оставалось двенадцать часов. Когда добрался до Ланди Котала, количество этих драгоценных часов сократилось до восьми.
Подъехало такси — малолитражный «москвич» одной из московских фирм, оказывавших транспортные услуги. Туда приглашали водителей-частников, и они подрабатывали на своих колымагах, обычно — не первой молодости. Вот и эта машина уныло вздрагивала побитыми боками.
Ксан подобрал полы плаща, чтобы не испачкать их о грязный порожек, и приготовился нырнуть в сомнительный комфорт дерматинового салона. Я молча смотрел на его могучую спину, обтянутую непромокаемой тканью. При этом твердо решил не просить, не унижаться и не лезть за ним следом в «москвич».
Словно почувствовав мое настроение, Ксан в последний момент остановился, высунул голову из автомобиля и повернул ее в мою сторону. Зафиксировав это движение, водитель раздраженно проворчал: «Ехать будем или как?». Ксан достал из бумажника пару смятых зеленых бумажек, кинул на переднее сиденье.
— Не бухти.
Старое сленговое словечко не вызвало удивления у шофера. Он приглушенно хрюкнул, ловко переместил бумажки в карман куртки, поднял воротник и, нахохлившись, принялся ждать.
—Я почти уже все рассказал. — Ксан одной рукой по- прежнему придерживал полы плаща, другой — опирался на открытую дверцу малолитражки. — Меня провели по вагонам, чтобы показать: заложники живы-здоровы, ничего с ними не случилось. Провели быстро, чтобы я не успел ни с кем вступить в контакт. У меня, конечно, кошки на сердце заскребли при виде наших женщин и детей: измученных, осунувшихся. Понимали, что их могут убить и отсчитывали оставшиеся им часы жизни.