«Ныне день великого суда…» — только не тужить!»
После спектакля зрители не расходятся. Стоят на улице плотной толпой, окликают друг друга, возбужденно переговариваются.
И никто уже не оглядывается по сторонам, никто не обращает внимания на косые, посторонние взгляды.
«Не обращайте слуха вашего к речам недостойных! Да будут заткнуты уста, низвергающие ложь! Мир да будет вам, мир всем евреям отныне и во веки веков!»
Потом зрители уходят, — не сразу и не быстро, — а из подъезда появляются актеры. И тоже стоят на улице, по двое да по трое, не расходятся, продлевают редкое, давно не испытанное чувство успеха, радости, усталого удовлетворения.
А потом и они идут, тихо, неохотно, перекликаясь друг с другом на опустевшей улице.
«Идите подобру-поздорову, и будьте здоровы, и пользуйтесь на здоровье, и дай Бог, чтоб она была такою же, как до сих пор, не хуже, — а хорошему конца-краю нет!»
А рядом — ресторан.
А в ресторане — оркестр.
А на улицу окна — в два этажа.
И через приоткрытые окна рвется на все окрестности веселый и задорный «Фрейлехс»!
Зал распирает от звуков.
Зал содрогается от топота.
Отплясывают командировочные.
Выкаблучивают загульные москвичи.
Кто из них знает, что это за музыка? Кто знает, откуда она взялась?
Никто не знает.
Да и не желают знать…
Оркестр играет «Фрейлехс»!
Им, в ресторане, весело! Они танцуют! Они смеются!!
Может, и мы посмеемся, читатель?
«Смеяться полезно. Врачи советуют смеяться…»
Страница вторая
Что-то, видно, стронулось с места…
— Не знаю, что во мне осталось еврейского. Разве только в паспорте графа — «национальность».
— У меня осталось одно воспоминание, что бывает пасхальный борщ…
— Я помню с детства мацу с ложечкой красного хрена…
— Еще я помню волчок на Пурим…
— В доме ничего не было еврейского, абсолютно! Праздники у нас не справлялись, национальной кухни тоже не было…
— Лично мне хотелось стать таким, как все. Вокруг меня были алтайские ребята, сыновья шахтеров, и мне хотелось стать такими, как они. Пить водку, как они. Ходить на лыжах, как они. Драться. Ругаться. Но моя генетика вылезала, и они чувствовали, что я другой. Всегда оставалась грань, через которую не перейти. Я хотел, но я не мог…
— С тех пор, как я себя помню, я всегда ощущала себя еврейкой. И даже если бы мне вздумалось вдруг забыть об этом, они бы не дали…
— В ЗАГСе им сказали: «Это очень странное имя. Зачем так называть ребенка? Вы еще пожалеете. Идите и подумайте». Но они настояли и записали ее — Юдифь…
1
Представим себе для начала, что приехал в Москву иностранный турист.
Приехал в Москву иностранный турист, который все хочет увидеть, все хочет сфотографировать, увезти с собой на память.
Много таких туристов бегают по московским улицам, особенно в летние месяцы, особенно в центре города, уткнувшись носами в путеводители, — очень много!
И вот он садится, этот иностранный турист, в московское такси, и просит водителя отвезти его в синагогу: такое у него желание в этот момент, у туриста, такая у него прихоть.
— В синагогу, — говорит он. — Хочу в синагогу.
А шофер удивляется. Шофер не знает. Шофер никогда туда не ездил. Все знает московский таксист, ловкий и пронырливый, — где ресторан, где вокзал, — а про синагогу не слыхал. А может, и слыхал, да не велено таксистам возить туда иностранцев.
— Где синагога? — безуспешно спрашивает иностранный турист, привыкший там, у себя на Западе, удовлетворять любую свою прихоть. — Где синагога? Где?!
А где — неизвестно. Все сфотографировал на память, все достопримечательности, в одну лишь синагогу не попал…
Представим себе теперь, что приехал в Москву еврей из провинции.
Приехал в Москву еврей из провинции, и помчался по столичным магазинам, и закрутился по стандартному кольцу ГУМ-ЦУМ-Детский Мир, но остановился, вдруг, на полдороге по неизвестной причине…, и вот уже шарит он глазами по густой толпе, и выдергивает безошибочно родственное ему лицо» и спрашивает шепотом у еврея-прохожего:
— Где тут у вас синагога? Где?
А прохожий удивляется. Прохожий не знает. Еврей-прохожий затрудняется с ответом. Все знает московский еврей, — где ресторан, где вокзал, — а в синагоге никогда не бывал. А может, и бывал, да боязно первому попавшемуся сообщить адрес. Разные они бывают, первые попавшиеся. Разные потом случаются истории.