Я сказал этой славной женщине, чувствуя себя так, словно находился на последнем издыхании:
— Мне надо спуститься вниз.
Она закрыла дверь на ключ, глядя на меня с тревогой.
— Вижу, астма вас по-прежнему мучит.
— Время от времени.
— Знаете, тут вы не одиноки! У молодого человека, который снял комнату после вас, тоже оказалась астма. Мне дважды пришлось вызывать ему ночью врача.
И она добавила:
— Сейчас комната свободна. Если хотите, можете заночевать в ней, но не как жилец, а как гость!
— Вы очень любезны. Вот только сегодня вечером я должен быть в Марселе.
Разумеется, я лгал: мне нужно было уезжать лишь на следующий день. Но эта проклятая мансарда уже получила с меня куда больше, чем ей полагалось…
Ночь я провел в комнате товарища по факультету — впрочем, ночь бессонную, поскольку я до утра пытался убедить его, что не совершал тех подвигов, которые мне приписывают. Напрасный труд…
Нужно сказать, что дурную — или хорошую, смотря с какой стороны посмотреть, — услугу оказало мне одно обстоятельство или, вернее, недоразумение, которое выглядело как подтверждение всех самых невероятных россказней обо мне.
Сразу после Освобождения вновь назначенные чиновники и представители различных движений Сопротивления провели сотни собраний с целью решить множество проблем: чистки и связанные с ними эксцессы, судьба депортированных, разоружение бывших бойцов, снабжение продовольствием и т. д. Поскольку прочие члены ячейки «Свобода!» были заняты, Бертран велел мне пойти на одно из таких собраний: я должен был всего лишь записать то, о чем будут говорить. Он сам не ожидал, что некоторые другие движения сочтут нужным прислать туда своих руководителей первого ранга — вдобавок явились и фотографы ведущих лионских газет. Дело в том, что ночью удалось задержать одного из видных коллаборационистов и изначально вполне заурядное собрание внезапно обрело общественную значимость. Мою фотографию напечатали на первой странице газеты «Прогре», и меня представили как одного из тайных вождей Сопротивления.
В Монпелье никто не желал верить в недоразумение. Попробуйте отрицать, что вы герой, и ваша репутация станет неколебимой — к тому же вам припишут еще и скромность. Которая, по общему мнению, представляет собой высшую добродетель героев.
Утро пятницы
Я убежден, что Оссиан был искренен, когда пытался преуменьшить свои подвиги. Ему была невыносима мысль, что его могут принять за «вождя», — невыносима с самого детства. Вот почему он устремился в противоположную крайность — до такой степени, что эти слишком яростные отрицания смущали его собеседников и вызывали у них недоверие.
Во всяком случае, моя реакция была именно такой. Уже много позже того, как мы расстались, я стал однажды перечитывать свои заметки, и меня охватило желание разобраться во всем этом. Я отправился на юг Франции, чтобы найти людей, которые пережили то смутное время и не понаслышке знали о подпольщиках, облавах, тайных сборах, ячейках. Потратив целый месяц на удивительные встречи, наивные вопросы и тщательные сопоставления, я пришел к выводу, что в определенных кругах действительно бытует легенда, связанная с именем «Баку», роль которого в Сопротивлении отнюдь не сводилась к обязанностям простого «курьера".
Но имеет ли это такое уж большое значение? В конце концов, оценка той или иной роли всегда субъективна. Этот человек поведал мне свою часть истины. Иными словами, сообщил факты и вызванные ими эмоции. Разве не является объективность в рассказе о самом себе завуалированной формой лжи?
Я мысленно поклялся не искать более ни подтверждений, ни опровержений. Удовлетвориться его словами и своей собственной ролью акушера. Велика разница, истину или легенду принимает акушер!
— Итак, мы подошли к тому моменту, когда вы решили покинуть Францию и вернуться на родину. Полагаю, в Бейруте вас ждали…
Я никому не сказал, на каком пароходе приеду, но мой отец каким-то образом узнал это и оповестил весь город. Равным образом повсюду распространились слухи о моей деятельности во время Сопротивления. Даже мою боевую кличку — Баку — и ту передавали друг другу на ухо.