Впрочем, и это ещё не конец.
… Когда пожарные и полицейские уехали, рассосались толпы зевак и на окрестности опустились предвечерние сумерки, а кроваво-красное предзакатное солнце бросило свои темно-розовые лучи на обугленные камни, к самым развалинам подошли два человека, мужчины. Одежда на них была весьма странной, впрочем, оценить это все равно было некому.
Один был облачен в длинный голубой, сшитый без швов, шерстяной хитон, ниспадавший прямо до щиколоток, и простые деревянные сандалии. На его широкие, но сильно ссутуленные плечи ниспадали длинные густые черные вьющиеся волосы, заплетенные в хвостик, на лице росла небольшая аккуратная черная бородка. Другой также был облачен в хитон, но уже красного цвета, со старинным омофором белого цвета с черным крестом, обмотанным вокруг шеи. У него были белые как лунь курчавые коротко стриженные волосы, белая, также аккуратно подстриженная, борода.
— Ну, вот и все… — облегченно сказал седовласый. — Как видишь, художнику всё-таки хватило сил сжечь оба портрета и закрыть портал. Я только помог раздуть пожарче пламя, а все остальное — даже спичку — он зажег сам! — в его голосе прозвучала нотка гордости, какая бывает у учителя за своего успешного ученика.
— Я вижу… — как-то устало и немного отрешенно ответил высокий человек в голубом хитоне. — Значит, Мое Пришествие опять откладывается. Чаша грехов этого мира ещё не исполнилась…
Оба некоторое время молчали, думая о своем.
— А что теперь будет с этим художником? — вдруг, не скрывая некоторой дрожи в голосе, спросил седобородый. — В последний момент дьявол всё-таки взял над ним власть и утащил его с собой, в преисподнюю. Невесту его я уже определил к нам, но она очень просит за него — даже и не знаю, что ей сказать… Ведь не в наших правилах разлучать влюбленных!
Человек в голубом хитоне долго молчал.
— Наступит час, — наконец, устало и отрешенно проговорил Он, — когда ад и преисподняя отдадут своих мертвецов, и все, что было некогда разделено — воссоединится вновь, и все, что рыдало и плакало — будет смеяться и славить Отца Моего, сущего на небесах, а все нечистое будет очищено, как очищается в горниле золото и серебро… — с этими словами Он осенил крестным знамением ещё дымящиеся, кроваво-красные в последних лучах заходящего солнца развалины, и, с усталым и грустным вздохом, пошел прочь, слегка сгорбившись так, словно до сих пор продолжая нести на своих плечах так никем и не снятый с Него тяжелейший Крест.
А седовласый и седобородый собеседник, прошептав «Аминь», тронулся вслед за ним…