— … как в могиле! — почему-то, перебив его, закончил Расторгуев и вдруг громко и как-то натянуто рассмеялся, а Ганин только печально вздохнул — характер Паши Расторгуева был ему слишком хорошо известен с самого первого курса.
Ганин взял аптечку и первый ступил на скрипучую и шаткую лестницу, ведущую вниз. Расторгуев же, опустив задранную левую брючину обратно на свое место, чуть прихрамывая, отправился следом, но тут, почти уже дойдя до лестницы, почему-то остановился и бросил случайный беглый взгляд на портрет круглолицей девушки. Как раз в это время умирающее предзакатное солнце выпустило последние пучки кроваво-красных лучей, пронзивших грязные стекла чердачных оконцев, и… солнцевидное лицо незнакомки на портрете вдруг на мгновение как бы вспыхнуло, как внезапно зажженная в темном чулане лампочка, и Расторгуеву на долю секунды показалось, что девушка направила на него пристальный взгляд своих фиалковых глаз, и в этих глазах заплясали, как язычки пламени, какие-то кроваво-красные искорки, а белоснежные острые зубки хищно блеснули… «Чепуха какая-то! — подумал Расторгуев. — Видимо, это блики заходящего солнца вызывают такую игру цветов. Пожалуй, я недооценил эту картину…» , — а потом немного торопливо стал спускаться по скрипучей лестнице вниз.
С заходом солнца маленький домишко Ганина почти мгновенно погрузился во тьму, стало прохладно. Здесь, в Валуевке, садовые участки мало кому служили постоянным местом жительства. В основном, дачники приезжали сюда по выходным — прополоть и полить грядки, набрать воду, раскрыть или, наоборот, закрыть теплицы —, а уезжали уже в воскресенье вечером, потому ночью в будни здесь было тихо и мрачно, как на кладбище. Может, именно за эту особенность этих мест их так полюбил Ганин?..
Скрипя половицами, Ганин звонко щелкнул выключателем и одинокая «лампочка Ильича», висевшая на тоненьком проводе под потолком, озарила неровным, но довольно ярким светом единственную комнату домика. Ещё одно движение — и зашумел электрический чайник на столе.
— Паш, ну что ты там застрял?! Давай чай пить!
— Пожалуй, Ганин, чай ты останешься пить один, без меня, мне срочно нужно возвращаться в город. Сам понимаешь, жена, дети… — и Расторгуев протяжно зевнул. Ганина уже второй раз за вечер передернуло, ведь ему уже было за 30, а ни жены, ни тем более детей у него не предвиделось: вот уже третья девушка за последние пять лет как сквозь землю провалилась, оставив только короткое смс: «Мы с тобой, Леш, очень разные, пойми…». . «Наверное, не надо было её приводить в этот проклятый дом! — в сердцах тогда подумал Ганин. — Один его вид испугает кого угодно. С таким сомнительным наследством ни одна порядочная девушка со мной не захочет иметь серьезных отношений, это уж точно!».
— Паш, ты ж говорил, что устал от неё! — разочарованно всплеснул руками Ганин. — Мы ж с тобой собирались всю ночь говорить об искусстве, особенно о моих последних работах! А ведь ты их даже не посмотрел…
— Как не посмотрел? — нахмурил брови Расторгуев. — А «мечта поэта»?
— Да что ты! Её я написал уже давным-давно! А последние работы сейчас готовятся к выставке, но зато у меня есть альбом фотографий с них, рекламный, и я думал тебе их сегодня ночью показать, ну, чтоб ты был морально готов к ней, так сказать, раздразнить твой аппетит… — с этими словами Ганин бросился к шкафу и, торопливо открыв скрипучую дверцу, стал рыться в многочисленных бумагах, тетрадях, старых газетах и журналах, в беспорядке наваленных на полках, ища затерявшийся в этом хламе альбом.
Расторгуев между тем сел на стул и, быстро окинув внимательным оценивающим взглядом все содержимое стола, заметил на нём открытую бутылку с рубиново-красной жидкостью. В глазах его блеснул алчный огонек, а уже через мгновение он одним махом налил себе полный стакан. Это была бражка, ароматно пахнущая земляникой, очень крепкая, но необыкновенно вкусная.
— Это тоже… бабушка? — сморщившись от того, что спиртное сильно обожгло ему горло, и вытирая выступившие на глазах слезы рукавом рубашки, проговорил Расторгуев.
— А! Бражка… Да, её… — не глядя на Расторгуева, ответил Ганин. — Она была мастерица их делать, в подвале ещё много бутылок осталось, впрок готовила. Как деда-то похоронила, пить уже некому было. Мне ж много не надо… Ах, вот, нашел! — хохотнул Ганин, возвращаясь к столу с довольно толстым красивым глянцевым альбомом с яркой обложкой.
— Ого! Шикарно… — удовлетворенно кивнув, хмыкнул Расторгуев, с наслаждением делая ещё один глоток ароматной настойки. — Слушай, Ганин, а твои дела явно идут в гору! Где ж ты столько денег достал на такой альбомчик?