— Ой, батюшка! — воскликнула она. — И точно — без крестика убили бы меня там, ей-Богу… — и совершенно неосознанно, механически, перекрестилась. — Но кто это были? Разве бывают коты в человеческий рост, в костюмах, говорящие человеческим голосом? Разве бывают портреты, которые убивают? Ответьте, батюшка, что тут происходит?! Кто они?! Священник опять наморщил лоб и немного помолчал, как бы мысленно подбирая слова.
— Говорящих котов в человеческий рост, конечно же, не бывает, да и портретов-убийц тоже, покамест, не обреталось… — тихо сказал он, не глядя на Снежану, а смотря, прищурив глаз, сквозь неё, на весело прыгающие стрелки на приборной доске автомобиля.
— Так кто же они? — почему-то прошептала Снежана, пронзительно глядя на лицо священника.
— Дак сама ж знаешь, доченька, — повернулся, наконец, к ней священник и взглянул прямо в глаза. — Знаешь, а боишься самой себе сказать — боишься признать, боишься поверить…
— Слушай, дед, не тяни, а?! — не выдержал Рогозин, не отрывая глаз от мутной от потоков дождевой влаги дороги. — Знаешь — говори, не знаешь — молчи! Без тебя тошно! Но священник даже не обратил внимания на его грубость.
— Сила бесовская вышла на свободу, вот и безобразничает. А всему виной портрет… Рогозин уже третий раз за ночь резко ударил по тормозам, а потом повернулся к деду, вытаращив глаза. Он открыл рот, но слова не выходили из его глотки от удивления. В самом деле, всю свою жизнь он только и делал, что гонялся за НЛО, полтергейстами, русалками, ведьмами и домовыми, и все попусту, а тут… Совершенно неожиданно он сам оказался втянут в историю, в которой все то, за чем он так тщетно гонялся, действует так явно, так нагло, так открыто и… так очевидно!
— Не понимаю… — прошептала Снежана. — Почему «на свободу» и причем тут портрет?
— А притом… Сила бесовская мощь имеет великую — самый слабый из них спалить может всю нашу область за секундочку, доченька ты моя, глазками не успеешь моргнуть, но сила эта отгорожена от нашего мира крепкой стеной и никогда не дремлющей охраной. Ну, вроде как уголовников мы в тюрьмы-то сажаем, чтобы они добрым людям плохого ничего не делали, так и бесы эти — ну, вроде как в тюрьме сидят и к нам им ходу нету. Могут они, конечно, нас соблазнять на грехи малые или великие, но чтобы самим среди нас ходить как заблагорассудится, убивать людей или, скажем, красть их — не-е-е-ет, этого делать им не дано…
Снежана и Рогозин слушали затаив дыхание, только дождь хлестал за окнами да с шумом проносились редкие машины, взметая целые волны грязной и мутной воды.
— … А портрет этот — это своего рода дырка в стене, которая тюрьму окружает. Они через неё и пролазиют, окаянные, и безобразничают тут у вас… Ну, сущие уголовники-рецидивисты — и все тут! — всплеснул руками старичок, как добрый дедушка, расстроенный шалопайством соседских мальчишек в его огороде.
— Не понимаю… Как портрет может быть дыркой!? — воскликнул Рогозин.
Но Снежана вдруг согласно кивнула головой.
— А я, кажется, поняла… — прошептала она. — У Леши картины — ну, как живые просто! Все, что он рисует, как бы оживает. На выставке… я… видела… там… — Снежана опять стала всхлипывать и её плечи мелко задрожали.
— Во-во, девочка моя, это ты точно отметила. Бесы, они ведь хитрые! Они сразу смекнули, что жених твой — не простой, тот ещё… Я-то давно за ним наблюдаю, давненько!.. Вот они и захотели через него в ваш мир проникнуть и накуралесить как следует. Очаровали его, околдовали… Это они умеют, окаянные, умеют… — старик грустно покачал головой и замолчал.
— Ну а дальше-то что? — не выдержал Рогозин. — А нам-то что сейчас делать? Ехать в усадьбу или не ехать?
— Конечно, ехать! — воскликнула Снежана. — Тут даже и вопросов нет! Лешу спасать надо! Как же я без него-то останусь!.. — слезы опять брызнули из фиалковых глаз. — Хорошо, что вы нам тут на дороге попались, батюшка! Вы покропите этот чертов портрет своей водичкой, и все снова станет по-прежнему! — на искусанных полных губах Снежаны появилась робкая улыбка. Но священник опять печально покачал седой как лунь головой.
— Кабы все так просто было! Эх, святая простота… — грустно улыбнулся он. — Портрет так просто не уничтожить. Да, нечистая сила боится водички святой, крестиков, икон, они им неприятны, но… Портрет может уничтожить только тот, кто его написал — и больше никто! — неожиданно непререкаемым тоном подытожил священник.
— Почему это? — вытаращил глаза Рогозин.
— Потому что Господь Бог так повелел, — сказал священник. — Человеку дана свобода, и он может делать и добро, и зло по своей, и только по своей, воле. Хочет — открывает душу свою для дьявола, хочет — закрывает. А портрет этот не обычный, нет… Ваш жених, раб Божий Алексей зовут его помнится, вложил в него всю свою душу, полюбил его как самого себя, дал ему искру своей жизни, свое дыхание, свой пламенный дух, а то, во что человек вложил всего себя Господь Бог того нарушить не желает — такова Его воля… Вот вы думаете, а почему ученые-то ваши, археологи, то там мумию откопают, то тут таблички клинописные найдут, то пещеру с рисунками допотопных времен обнаружат? Ведь давно должно было бы все это в прах обратиться, уйти в небытие… Ан нет! Господь Бог всё это сохраняет. Не любит Он, чтоб творения человеческие, от сердца сделанные, пропадали, не любит…