Ганин замялся, но отказаться уже было невозможно. Он протянул руку к кисти, и та сама прыгнула к нему, а его ладонь сама её сжала.
— Теперь осталось договориться о композиции и интерьере… — Ганин сделал было шаг назад, чтобы взять свои наброски, но Солнцеокий покачал головой, даже не взглянув. — Твои наброски замечательны, но я не хочу быть банальным Аполлоном Музагетом в античном стиле или ещё кем-то из персонажей Ренессанса. Я сам заготовил для себя и композицию, и интерьер. Смотри, Художник!
Солнцеокий опять ударил своим посохом о пол и снова вспыхнули рубиновые глаза кобры, раздалось змеиное шипение. Из пасти кобры вырвался какой-то золотистый пар, собравшийся в облачко, облачко стремительно задвигалось, стало расти, сверкнула яркая вспышка и…
Ганин увидел — куда бы он ни посмотрел — лазоревую синь, а под ногами — белоснежные пышные облака, клубящиеся как вата, а прямо на облаках — высочайший трон из литого золота, простирающийся так высоко, что если смотреть на его вершину, то начинает болеть шея. На троне сидит золотой колосс — Солнцеокий. В левой руке он держит, как монарх, державу, только это не банальный золотой шарик с бриллиантами, это — сам вращающийся вокруг своей оси земной шар. Ганин без труда увидел на нем все континенты, океаны и даже белые полярные шапки на полюсах. Ему даже показалось, что он различил колебание волн в морской воде и светящиеся точки мегаполисов… В правой руке, вместо традиционного скипетра, колосс держал Крест! Самый настоящий Крест, золотой, как на церковных маковках. Но как только Ганин понял, что это за предмет, тот вдруг стал таять в руках у Солнцеокого, как тает шоколад или снег от прикосновения к ним тепла человеческой руки или как плавится металлическое изделие при очень высоких температурах. Но тая и расплавляясь, крест стал менять свои формы. Концы креста стали искривляться, превращаясь в уродливую свастику. Смотреть на изуродованный крест было омерзительно. На голове Великана вместо золотой короны был обруч с нанизанными на него яркими светильниками, в которых Ганин узнал все семь планет солнечной системы. На шее его на золотой нити висели два кулона — один золотой и пылающий — солнце, другой — серебряный и мягко светящийся — луна. Но самое удивительное, что поразило Ганина, находилось под ногами солнцеокого колосса. Ганина передернуло и он даже попятился назад, ужаснувшись увиденного. Там был Человек, стоящий на коленях и по-рабски склонивший спину, прямо на которой помещались ноги Солнцеокого. Человек этот был в одной надбедренной повязке, вся спина его была исполосована свежими, ещё кровоточащими рваными ранами от бича, так что на ней не было, что называется, и живого места, у него были длинные, немытые, потные черные волосы, ниспадавшие на плечи, небольшая бородка, а череп опоясывал венец, сплетенный из колючих ветвей. Хотя лица Его Ганин не видел, но он уже догадался, КТО перед ним…
— Мы так не договаривались! Речь шла о простом портрете! — пронзительно закричал он. — А тут… а тут… а тут… Я не могу ЭТОГО нарисовать! — он испуганно попятился назад.
Колосс спокойно опустил свою голову в короне из планет и прищурился, чтобы рассмотреть где-то там, далеко внизу, что-то невразумительное пищащего мураша, и рассмеялся.
— Мы договаривались о портрете, Художник! — ответил он. И голос его был — как гром, а дыхание — как ураган. Ганин упал на колени, схватившись за уши, в которых, казалось, барабанные перепонки готовы были лопнуть, задыхаясь от сильного ветра. — Или ты хочешь сказать, что ЭТО — он обвел всю композицию глазами — пейзаж или марина или — тут он опять рассмеялся — натюрморт? Другое дело, что мы с тобой не договаривались о деталях композиции… Но ты и сам не настаивал, предоставив выбор мне, Заказчику, или Я не прав?
Ганин разевал рот как рыба, выброшенная на берег, но ничего не мог возразить — ведь и правда, он даже и не подумал обсудить детали до того, как дал свое согласие написать портрет, и горькое ощущение того, что он обманут, и причем отчасти по собственной вине, тупо ударило, как удар палки по голове, прямо в сердце, а в глазах его потемнело.
Но ощущение это было недолгим, потому что какая-то невидимая сила внезапно подняла его с колен. Ганин сначала ничего не мог понять и недоуменно оборачивался вокруг, в поисках источника этой силы, но тут же, непроизвольно, механически, пошел к поставленному позади мольберту. И тут до него, наконец, дошло… Сила исходила от проклятого костюма! Костюм — как живой — заставлял его двигаться даже против его воли. Левый рукав — левую руку, правая штанина и ботинок — правую ногу — и так далее. От этого положение Ганина напоминало положение куклы-марионетки с той лишь разницей, что нити, дергающие за его руки и ноги, не были ему видны, но ясно ощущались, и эти нити были частями его черного бархатного костюма. Но стоило только Ганину дойти до мольберта, как движения, как по команде, прекратились, а правая рука с волшебной кистью сама потянулась к мольберту — и… работа началась!