- Если бы тебя предупредили, ты бы никогда не согласился писать портрет Люцифера, - опять лаконично и логично ответила Сехмет. - Но не беспокойся, твои страдания продляться недолго, послезавтра все будет кончено, и ты уйдешь на покой, вечный... покой... - Ганин открыл рот, но сказать ничего не мог, сил не было. - А пока, пойдем... Мои ласки придадут тебе сил...
Ганин опять оказался на мягкой шелковой постели и опять нежный шершавый кошачий язык Львицы привел его дряблое, истощенное тело в трепет. Его как будто бы пронзил электрический ток, а потом - сладкая, невыносимо сладкая истома, и опять волна за волной розового наслаждения покрывает его с головой. Наконец, одна, самая высокая волна, увлекла его за собой в пучину беспамятства...
Розовый сон прервался также внезапно, как и наступил. Щелканье какого-то бича, визг, крики, львиный рык...
- А, ну, вон отсюда, животные! - раздался дикий визг. - Вон, говорю!
- Ты не смеешь так поступать! - раздался голос Сехмет. - Мы приставлены к нему твоим отцом, и только он нас может прогнать!
В ответ бич щелкнул ещё раз и раздались уже два визга - мужской и женский одновременно.
- Вон! Вон! Вон!
До Ганина донесся шум ожесточенной и отчаянной борьбы, бичи продолжали щелкать, продолжались рыканья и визги, а потом все стихло.
- Ганин! Ганин! Леша! Эш Шамаш! Ты жив? Проклятье! Что они сделали с тобой!? Что они сделали с тобой, изверги, что сделали!? - он услышал глухое рыдание, и капли теплой влаги упали на веки Ганина и - он смог с трудом их открыть...
Перед ним вновь была девушка с портрета - точь-в-точь такая же, только без улыбки, с глазами, влажными от слез.
Ганин открыл рот, но не в силах был ничего сказать, из глотки вырвался только одинокий хриплый стон. Лилит тут же прикоснулась к его губам своим тонким пальчиком и какая-то невидимая сила сомкнула ему уста.
- Чшшшшшш.... Не говори ничего, Эш Шамаш, тебе нельзя тратить последние силы на пустое! Проклятье! Он высосал из тебя почти всё, почти всё! Проклятые упыри, ненавижу!!!!!!! - Лилит в бессильной ярости сжала кулачки и застонала. - Он обманул меня! Мой отец обманул меня! Он говорил мне, что просто хочет получить портал, чтобы иногда развлекаться среди людей, как делала я сама. Для этого годится простенький портретик, какой ты нарисовал мне, а сам... а сам... Лживая тварь! Старый лживый упырь! Он захотел через тебя перекроить всю Вселенную, переделать её, перестроить - и всё - за счет тебя! Он заставит Портрет высосать из тебя все, все до капельки, чтобы потом он стал живым, живым вместо тебя и за счет тебя, чтобы Портрет явился в твоем мире как живое существо! Сволочь, лживая, старая как мир, сволочь, ненавижу, ненавиж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-жу! - и Лилит, ломая от горя руки, зарыдала.
- 'И дано ему было вложить дух в образ зверя, чтобы образ зверя и говорил и действовал так, чтобы убиваем был всякий, кто не будет поклоняться образу зверя' - монотонно, каким-то чужим, замогильным голосом прошептал Ганин, не понимая, откуда в голове у него появились столь странные слова и что они, собственно, означают, да и откуда у него вообще появились силы их произнести.
Лилит тут же перестала плакать и удивленно уставилась на Ганина, широко раскрыв свои большие миндалевидные фиалковые глаза.
- Не будет этого, любимый! Не будет! Я спасу тебя! Я спасу! И я даже знаю - КАК! - взахлеб затараторила Лилит, покрывая жаркими поцелуями и заливая горячими слезами дряблые бледные впавшие щеки Ганина. - И мы снова будем вместе! Навсегда! Только ты и я, вдвоем! Ты только потерпи, потерпи...
В этот момент послышались глухие удары в дверь, звук разбиваемых стекол. Ганин не видел ничего, он только услышал шум десятков лап и рык десятков глоток.
- Ату её! Ату! А-ха-ха-ха-ха!!!!! - раздался громоподобный смех Сета, от которого задрожали сами стены и посыпалась штукатурка с потолка. - Вперед, сестра! Присоединяйся к охоте! Сейчас мы затравим, наконец, эту дичь!
Ганин с трудом повернул голову и увидел, что огромная, утопающая в золоте и драгоценной мебели комната, в которой он лежал, наполнилась десятками тварей - огромные, в человеческий рост, свирепые черные шакалы с красными от злобы глазами, белыми, истекающими слюной клыками, черными длинными когтями и поднятыми загривками, набросились толпой на вскочившую с постели Лилит. Она била их наотмашь своим бичом, из которого вырывались слепящие искры и клубы серного едкого дыма, и шакалы с визгом отлетали прочь. Но их было много, слишком много... Звероподобные чудовища прыгали на неё со всех сторон, как охотничьи собаки на медведя, пытаясь схватить зубами её за глотку или откусить кисти рук, но Лилит всякий раз ловко отступала в сторону или назад - и вот она уже прижата к углу. Отступать было некуда. Сет молча взял поданный ему Сехмет лук со стрелой и натянул его, целясь прямо в сердце Лилит, и наконечник его стрелы сверкал также ярко, как знойное солнце африканской пустыни.
- Я всегда ненавидел тебя, черная шлюха! - процедил сквозь зубы Сет. - Отправляйся туда, куда тебе давно следует попасть!
Но в этот момент Лилит пронзительно свистнула и словно бы из ниоткуда, прямо с улицы через окно запрыгнула какая-то черная тень, а за ней вторая, третья...
Одна из них, самая большая, Черный Пес, с ревом, от которого у Ганина сразу заложило уши, разметала в стороны, как ребенок - надоевшие игрушки, шакалов, бывших по сравнению с ним как щенки перед взрослой собакой. Другая - черная кошка в человеческий рост - кинулась на Сехмет, в свою очередь, обратившуюся в огромную песочного цвета львицу, и между ними - рыжей и черной кошками - началась драка. А здоровый, размером с орла, черный ворон пулей подлетел к Сету и клюнул его изо всех сил прямо в глаз. Сет взвыл от боли и стрела из его лука ударила чуть выше головы Лилит. В том месте грянул взрыв, и в стене комнаты образовалась рваная черная дыра. Замешательства, учиненного её свитой, хватило Лилит, чтобы крикнуть:
- За мной, друзья! Уходим! Пока они не пришли в себя, пока у Сета нет глаза! - и первая прыгнула в черное отверстие, оставшееся после выстрела, а за ней, отбиваясь от наседавших шакалов и львицы Сехмет, и остальные черные животные. Отверстие на стене тут же исчезло, и шакалы разочарованно взвыли.
Ганин устал держать глаза открытыми. Он закрыл их и его разум опять погрузился во тьму.
К камину в Библиотеке Ганина несли под руки Сехмет и Сет. Здесь же они облачили его вдвоем в бархатный костюм. Ганин опять почувствовал прилив энергии, и костюм заставил его встать на ноги, действуя опять как второе тело. У Сета глаз уже регенерировал, только остался багровый кровоподтек на веке. Он был мрачнее тучи.
Вновь при ударе часов раздался гром, вновь пошел из жерла камина дым, вновь блеснули языки пламени, вновь пламя приобрело человекообразные черты, вновь показался Солнцеокий. Он бросил быстрый взгляд на раненый глаз Сета и мрачно сказал:
- Вижу, моя дочь, увы, как всегда продолжает играть в свои игры, пренебрегая волей отца! Избалованная девчонка, которая ради своей прихоти поставит опять все на карту, как тогда... - Солнцеокий устремился отсутствующим взором куда-то в сторону, словно что-то вспоминая, но это продлилось буквально несколько мгновений. - Сет, Сехмет - стерегите Художника ещё сильнее, не спускайте с него глаз, а я отправлю за дочерью лучших охотников. На этот раз она не уйдет от наказания - я засажу её так далеко, что и триллионов лет не хватить, чтобы оттуда вернуться! Сет и Сехмет довольно ухмыльнулись и кивнули головами в знак согласия, а потом удалились.
- Вижу, ты еле стоишь, Художник, а ведь кроме этой ночи тебе предстоит ещё одна. Ты оказался слабее, чем я думал... - сказал Солнцеокий.
- Ты... ты... ты... - прохрипел Ганин, не в силах открыть рот и глаза, лишь кое-как поднимая дрожащую как у дряхлого старца руку.
- Не трать драгоценные силы на слова, побереги их лучше для портрета, - остановил его Солнцеокий. - Да, ты прав, Я утаил от тебя часть правды. Написав портрет, ты отдашь всю свою жизненную силу ему и умрешь. Твоя тень станет жить отныне только в царстве теней. Это верно. Но все остальное останется в силе, ибо Я никогда не нарушаю своих слов! - Солнцеокий немного обиженно дернул губами - 'мол, как ты мог обо мне подумать такое!'. - Твоя тень вечно будет при мне, вечно будет писать то, что Я тебе буду говорить и ты навсегда освободишься от моей вздорной дочери, а написанный тобою Мой портрет действительно явит Меня, точнее Мое величие и совершенство, заблудшим овцам рода человеческого. Мое царство вновь будет восстановлено в вашем мире, каким оно было до того, как Распятый все испортил своим глупым вмешательством, и даже более того - Мое царство будет могущественнее, чем прежде, ибо портрет впитывает не только твою силу, но и Мою, многократно её усиливая... Впрочем, мы увлеклись, тебе знать больше этого не нужно. Ты - Художник и твое дело - писать! Так принимайся же за работу!