Вернувшись, он обнаружил следы отряда гвардейцев, недавно побывавшего здесь, пожал плечами и уселся ожидать их повторного визита.
Горькие мучительные мысли не оставляли его. Неиссякнувшая любовь и недоказанная ненависть боролись в его душе; при этом юноша был очень спокоен, провожая в последний путь свою мать.
Никого ближе у Даниэля не осталось, слух о его немилости уже прокатился по Дэртару, и если мастер огня, редко покидающий свое жилище и мало с кем деливший обеды и завтраки, еще и не подозревал, то многие уже знали — прежние друзья скорее всего уже сейчас стали бы до невозможного заняты, обратись он к ним за помощью — ведь каждому из них следовало подготовиться к важнейшему празднику этого десятилетия, Дню рождения инфанты, достойно. Даже похоронить Диану Ферэлли сейчас было немыслимо.
Солнце склонилось к линии горизонта, освещая столицу ярко-красной короной, зловещей в свете последних событий; все дела и работы были прекращены. Люди уже собирались толпами на улицах, постепенно стягиваясь к Площади Собраний, скапливаясь пред беломраморной террасой, на которую в разгар праздника ступит Наследная; они пели песни и покупали сладости, развлекались, рассматривая открытый по случаю праздника Малый Зверинец, стяги на каретах приезжих господ и уличные сражения потешных бойцов, щурили глаза и охали с удивлением, следя, как с грохотом и визгом расцветают в темнеющем алом небе яркие цветки и пятна многоцветных фейерверков, с благоговением прикасались к сотканному магами Дворца одеянию Площади Собраний — к иллюзорным, но на вид таким настоящим стеблям и цветам из живой зелени и серебра…
В столице начинался большой праздник — торжество и веселье для всех. В доме Даниэля не было работников и слуг: отпущенные матерью-хозяйкой заранее, они так и не узнали о ее гибели. Только четверо мужчин, хмурых по профессиональной привычке, снявших мерку и быстро подобравших нужный гроб, сейчас запечатали его, обговорили время своего прихода назавтра и, получив от Даниэля плату вперед, растворились в быстро сгущающейся темноте — с тем, чтобы свободными от работы и обязанностей людьми оказаться в текущей к Площади толпе, освещенной медленно разгорающимися фонарями, летающими светоносными сферами разных цветов и вспышками набирающего силу фейерверка.
Даниэль остался один, рядом с молчаливым гробом и купленными им в спешке сотнями букетов, устилающих кровать, стулья и стол.
Он медленно сел на пол у окна, откидываясь на мягкую обивку стен, и безучастно смотрел на темное пятно полированного деревянного ящика, пытаясь понять, что же теперь делать.
Деньги, снятые со всех счетов, лежали перед ним, — конечно, не в слитках, а в бумагах, которые не запрещено было без специального разрешения получать и вывозить за границы Империи, — слегка измятая довольно толстая пачка, перевязанная узкой тесьмой; несколько наиболее ценных вещей Даниэль сложил в одну дорожную сумку; он надел на руку отцовское боевое магическое кольцо, а вместо своего обычного взял кинжал, дарованный отцу самим императором. Но, собравшись уходить, юноша внезапно понял, что принцесса не выпустит его из столицы.
Если Катарина желает унизить его еще более, за неведомую вину наказать еще сильнее, чем наказала уже, в ее власти уничтожить его в любой момент. Хваленой свободой и справедливостью Империи здесь и не пахло.
«Почему же я тогда жив? — спросил он, обращаясь к сгустившейся вокруг темноте. — Или она желает помучить меня?..» Он не мог понять происходящее, как ни пытался, он не мог понять, кому понадобилось убивать его мать…
Темнота обволакивала его сгущающимися слоями; он сидел молча и ждал, когда кто-нибудь из воинов принцессы за ним придет. Но время шло, и ничего не происходило. До начала торжества оставалось примерно три часа, когда тишину пустого дома потревожили чьи-то нерешительные шаги.
Судя по звуку, это был ребенок или девушка.
Даниэль встал, темным пятном вырисовываясь на фоне окна, из которого в комнату проникал свет нескончаемых фейерверков и цветовых феерий, встал так, чтобы быть хорошо заметным любому входящему.