Я ощутил, как в мое тело возвращается тепло, а в ноги, в ступни, словно прилив, прибывает кровь. Снизу кто-то позвал меня по имени, и я понял, что это моя двоюродная сестра,– она и Бруксий, встревоженные, прочесывают склон в поисках меня.
Переползая через заснеженный гребень и пошатываясь среди сосен, до меня добралась Диомаха.
– Что ты тут делаешь один?
Я чувствовал, как она бьет меня по щекам – сильно, словно стараясь вывести из сна или транса. Она плакала, сжимая меня в объятиях, она сорвала с себя плащ, чтобы закутать меня. Потом позвала Бруксия, который в своей слепоте, как мог, взбирался по склону.
– Со мной все в порядке,– услышал я свой голос. Диомаха снова и снова била меня по щекам, плача и проклиная за глупость и за то, что до смерти напугал их обоих.
– Все хорошо, Дио,– повторил мой голос.– Со мной все в порядке.
Глава седьмая
Прошу у Великого Царя терпения выслушать повествование о событиях, последовавших за разграблением города, о котором он никогда не слышал,– неприметного полиса, ничем не славного, не породившего ни одного легендарного героя, не связанного с великими событиями нынешней войны и с битвой, в которой войско Великого Царя сражалось против спартанцев и их союзников в Фермопильском проходе.
Я хочу через ощущения двух подростков и раба выразить лишь малую долю того душевного страха и опустошения, которые покоренное население вынуждено терпеть в часы исчезновения с лица земли их государства. Хотя Великий Царь руководил разорением могущественных держав, все же, если говорить откровенно, он видел страдания тех народов лишь издали, с высоты пурпурного трона или покрытого чепраком жеребца, защищенный золочеными копьями своей царской стражи.
3а последующие десять лет между греческими городами случилось более десяти дюжин столкновений и войн. Были целиком или частично разрушены по меньшей мере сорок полисов, включая такие неприступные крепости, как Книд, Арефуза, Колоная, Амфисса и Метрополис. Было сожжено бессчетное число крестьянских хозяйств и храмов, потоплено множество военных кораблей, убиты сотни и тысячи воинов, угнаны в рабство десятки тысяч их жен и дочерей. Ни один эллин, как бы ни был могуч его город, не мог быть уверен, что через несколько месяцев еще будет по-прежнему пребывать на своей земле с головой на плечах, со спокойно живущими рядом женой и детьми. Такое состояние дел не было каким-то исключительным. Не хуже и не лучше, чем любая другая эпоха со времен Ахилла и Гектора, Тезея и Геракла, от рождения самих богов. Дела как дела, как говорят эмпоры, торговцы.
Каждый в Греции понимал, что означает поражение в войне, и каждый сознавал, что рано или поздно эта горькая чаша совершит свой круг по столу и в конце концов окажется перед ним.
И вдруг, с возвышением в Азии Великого Царя, показалось, что этот час наступит скоро.
Страх разорения распространился по всей Греции, когда начали приходить слухи о размахе военных приготовлений Великого Царя на Востоке и о его намерении предать огню всю Элладу, и эти слухи исходили из слишком многих уст, чтобы можно было им не поверить.
И таким всеобъемлющим был этот страх, что ему дали имя.
Фобос.
Не просто страх, а – Страх.
Страх перед тобой, Великий Царь. Ужас перед яростью Ксеркса, сына Дария, Великого Царя восточной державы, Повелителя всех людей от восхода до заката солнца. Вся Греция узнала, что несметные полчища под его знаменем уже выступили в поход, чтобы поработить нас.
Прошло десять лет после разорения моего родного города, но страх от тех дней неизгладимо продолжал жить во мне. Мне уже исполнилось девятнадцать. События, о которых я еще упомяну в свой черед, разлучили меня с моей двоюродной сестрой и Бруксием и привели, согласно моим желаниям, в Лакедемон, а через какое-то время я стал служить моему хозяину Диэнеку Спартанскому. Я и еще три оруженосца были отданы в распоряжение ему и троим другим посланникам Спарты – Олимпию, Полинику и Аристодему,– чтобы служить им на острове Родос, во владениях Великого Царя. Там эти воины и сам я впервые краем глаза увидели малую долю всей военной мощи Персии.
Сначала появились корабли. На вторую половину дня меня отпустили, и я воспользовался этим временем, чтобы узнать, сколько смогу, об острове. Подойдя к ватаге упражнявшихся в поле родосских пращников, я смотрел, как эти кипящие энергией парни с удивительной быстротой бросают свои свинцовые шары диаметром в три больших пальца Этими убийственными снарядами они со ста шагов могли пробить сосновую доску толщиной в пядь и три раза из четырех попадали в мишень размером с человеческий торс. Один из пращников, юноша моих лет, демонстрировал мне, как они на своих свинцовых снарядах вырезают кинжалами причудливые приветствия: «Слопай это» или: «Люби и, поцелуй». И вот тогда, пока мы болтали, все остальные смотрели на море и указывали на горизонт в направлении Египта. Мы увидели паруса, возможно, целой эскадры, примерно в часе ходу от нас. 3абыв про корабли, пращники вернулись к своему занятию, но, как показалось, всего лишь через мгновение вновь закричали – на сей раз почти в суеверном ужасе. Все поднялись и уставились в одну сторону к нам приближалась эскадра триер с парусами, забранными для скорости гитовами. Корабли уже меняли курс и быстро причаливали к волнолому. Никто никогда не видел таких больших весел, гребущих с такой скоростью.
Это были боевые корабли. Тирренские триеры, такие низкие что скамьи фаламитов (гребцы нижнего ряда весел на триере) возвышались над волнами не более чем на ладонь. Они гнались наперегонки под флагом Великого Царя. Упражнялись перед походом на Грецию. Перед войной. Готовились к тому дню, когда их обитые бронзой тараны отправят на дно моряков Эллады.
В тот вечер Диэнек и другие посланники прошли пешком до бухты в Линдосе. Боевые корабли были вытащены на берег, и их оцепила египетская пехота. Египтяне узнали спартанцев по их алым плащам и длинным волосам. Последовала забавная сцена. Командир египтян-пехотинцев жестом подозвал спартанцев, улыбаясь им из толпы зевак, собравшейся у кораблей. Нам устроили осмотр эскадры. Египтяне через переводчика спрашивали, как скоро, по нашему мнению, мы окажемся на войне друг против друга и не сведет ли нас судьба снова – уже на поле боя.
Египетские воины ростом превосходили всех людей, кого я встречал в жизни, и их кожу почти дочерна опалило солнце. Они были при оружии, в замшевых башмаках, в бронзовых чешуйчатых латах и инкрустированных золотом шлемах со страусовыми перьями. Оружием их были копья и кривые мечи. В приподнятом настроении эти воины сравнивали мышцы своих ягодиц и бедер со спартанскими и шутили на своем непонятном для остальных языке.
– Рад видеть вас, гиеноподобные ублюдки,– проговорил, осклабившись, Диэнек командиру египтян на дорийском диалекте и по-дружески хлопнул его по плечу.– Жду не дождусь вырезать твои яйца и в корзине послать их домой.
Тот рассмеялся, не поняв, и, сияя, ответил на своем языке каким-то оскорблением, без сомнения столь же угрожающим и грязным.
Диэнек спросил египтянина, как его зовут, на что тот ответил: Птаммитех. Диэнек спросил, сколько боевых кораблей Великий Царь насчитывает в своем флоте. «Шестьдесят»,– передал переводчик.
– Шестьдесят кораблей? – переспросил Аристодем.
Египтянин не удержался от ослепительной улыбки.
– Шестьдесят эскадр.
Египтяне шли рядом со спартанцами и позволили поближе осмотреть корабли, которые, вытащенные на песок, накренились набок, подставив днище для очистки и конопаченья. Этой нелегкой работой с энтузиазмом и занимались тирренские моряки. Я почуял запах воска. Мореходы натирали днище воском для лучшего скольжения по воде. Все доски были соединены встык, а шипы и пазы были подогнаны с такой точностью, что казалось, это делали не корабельные плотники, а столяры-краснодеревщики. Соединительные панели между тараном и корпусом были покрыты увеличивающей скорость керамикой и вымазаны какой-то смазкой, которую матросы разогревали и наносили лопатками. Рядом с этими быстроходами спартанская галера « Орфия» напоминала посудину для перевозки мусора. Но наибольшее наше внимание привлекли кое-какие вещи, не имевшие отношения к морю.