Ветер понес дым на врага. Колени и плечи ополченцев дрожали и трепетали под весом непривычной брони, а сердце так колотилось в груди, что отдавалось в ушах. Не требовалось быть прорицателем, чтобы заметить их волнение.
– Посмотри на их копья! – сказал Александр, указывая на вражеский строй, когда воины затолкались и задвигались на своих местах. – Видишь, они дрожат? Даже оперение на их шлемах трясется.
В спартанском строю лес железных наконечников казался неколебимым, как забор, все копья направлены точно вверх, выровненные в геометрическую линию и недвижимые. В рядах же противника наконечники двигались и колебались; все, кроме сиракузцев в центре, нарушили строй Некоторые копья, задевая за соседние, стучали, как зубы.
Александр пересчитывал воинов в строю сиракузцев Он насчитал две тысячи четыреста щитов и от тысячи двух сот до тысячи пятисот наемников вдобавок к трем тысячам городского ополчения из самого Антириона. Противник превосходил спартанцев числом в полтора раза. Это превосходства было недостаточно, и все это знали.
И тут поднялся шум.
Среди вражеских рядов самые храбрые (или, точнее сказать, менее перетрусившие) начали бить древками ясеневых копий по бронзовым чашам своих щитов, создавая грохот псевдоандреи, который эхом разнесся по окруженной горами равнине. Другие, ободренные этим шумом, стали воинственно потрясать копьями, вознося молитвы богам и выкрикивая злобные угрозы. Рев утроился, упятерился, удесятерился, когда его подхватили вражеские задние фланговые ряды. Вскоре все пять тысяч четыреста человек издавали воинственные крики. Их военачальник взмахнул копьем, и весь ломающийся на ходу строй следом за ним хлынул вперед.
Спартанцы не двинулись с места и не издали ни звука.
Они терпеливо ждали, стоя в своих алых плащах,– не мрачно и не застыв, а тихо обмениваясь друг с другом словами ободрения и поддержки, совершая последние приготовления к делу, которое сотни раз репетировали и десятки раз выполняли в сражении.
А враг приближался. Ускоренный шаг. Скорый шаг. Строй растянулся и отклонился вправо, «подраненный», поскольку люди в страхе жались в тень щита своего товарища справа. Уже было видно, что ряды противника заколебались и нарушили строй, поскольку самые храбрые шли вперед, а робкие жались назад.
Леонид и жрецы все еще стояли перед спартанским войском.
Неглубокая речка дожидалась приближения врага. Вражеские полководцы, предполагая, что спартанцы нападут первыми построили своих воинов таким образом, что линия реки располагалась на полпути между двумя войсками, по плану противника, несомненно, извилистое русло речки должно было нарушить ряды лакедемонян и сделать их уязвимыми в момент атаки. Однако спартанцы переждали антирионцев. Как только началось биение в щиты, вражеские военачальники поняли, что больше не смогут удержать свое войско на месте и нужно наступать, пока кровь воинов кипит. Иначе весь жар улетучится и образовавшийся вакуум неизбежно заполнится страхом.
Теперь речка работала против врага. Его передние ряды спустились в русло, когда до спартанцев оставалось чуть больше двух стадиев. Когда антирионцы поднялись, их ряды расстроились, а интервал между рядами стал еще больше. Теперь они снова вышли на равнину, но в тылу у них оказалась речка – величайшая опасность в случае поражения:
Леонид терпеливо наблюдал; рядом стояли боевые жрецы и Дектон со своими козами. Враг уже находился в полутора стадиях и снова ускорил свое продвижение. Спартанцы же по-прежнему не двигались. Дектон потянул за поводок первую козу. Мы видели, как он опасливо оглядывается, в то время как равнина начала гудеть от топота ног и воздух зазвенел от яростно-испуганных криков.
Леонид выполнил сфагию: громко воззвав к Артемиде-Охотнице и Музам, вонзил меч в горло жертвенной козы. Он сжал коленями ее задние ноги и задрал животному голову левой рукой, чтобы было видно, как клинок перерезает горло. Каждый в строю смотрел, как на Гею, мать-землю, хлынула кровь, забрызгав поножи Леонида и окрасив темно красным его ноги в боевых сандалиях из воловьей кожи.
Царь обернулся. Истекающая кровью жертва еще билась меж его колен. Он посмотрел на скиритов, спартиатов, периэков и тегейцев, которые, по-прежнему молча, терпеливо ждали в строю. 3атем поднял к небу меч, темный от текущей по клинку крови, и, взывая о помощи к богам, обвел им быстро приближавшиеся войска противника.
– 3евс-Спаситель и Эрос! – прогремел голос царя, заглушаемый шумом, но ясно слышный.– Лакедемон!
Прозвучал сальпинкс: «Вперед!» Когда воины двинулись, трубачи держали оглушительную ноту в течение десяти шагов, и теперь сквозь шум пробивалось лишь поскуливание дудочников, пронзительный звук от их авлосов, слышный в давке, как крик тысячи Фурий(Автор употребляет латинское имя богинь мщения, которых в Греции звали Эриниями или Эвменидами). Взвалив обеих коз, убитую и живую, себе на плечи, Дектон со всех ног бросился под прикрытие боевого строя.
Спартанцы и их союзники как один человек двинулись вперед с поднятыми вверх копьями. Их наточенные и отполированные наконечники сверкали на солнце. Теперь противник надвигался еще быстрее. Леонид, не проявляя ни волнения, ни спешки, шагнул на свое место в первом ряду. Строй пошел вперед и охватил его, телохранители безупречно заняли свои места справа и слева.
Теперь из лакедемонских рядов, из четырех тысяч глоток, донесся пэан – гимн Кастору. На верхней ноте второй строфы:
копья первых трех шеренг резко опустились из вертикального положения в положение к атаке.
Словами не передать тот страх и ужас, который производил на противника, любого противника, этот, казалось бы, несложный маневр, называемый в Лакедемоне «выставление шипов» или «глаженье хвои», столь простой в исполнении на парадном плацу и столь грозный в ситуации, когда решается, жить или умереть. От созерцания столь точного и бесстрашного выполнения этого приема, когда ни один воин не высовывается вперед, потеряв голову, ни один из страха не отстает, никто не жмётся вправо, в тень соседского щита, а все держатся твердо и несокрушимо, плотно, как чешуйки змеи, просто замирает сердце, волосы наготове встают дыбом и по спине неудержимо бегут мурашки.
Словно кружащийся в ярости огромный зверь, злобно ощетинясь и обнажив клыки, вызывает в себе бесстрашие и силу – так и бронзово-темно-красная фаланга лакедемонян изготовилась к убийству.
Левый фланг противника шириной в восемьдесят щитов рухнул еще до того, как их промбхи, воины первого ряда, приблизились к спартанцам на тридцать шагов. У врага вырвался испуганный крик, такой первобытный, что кровь застыла в жилах, а потом его заглушило грохотом.
Противник сломался изнутри.
Левое крыло, чья наступательная ширина мгновением раньше составляла сорок восемь щитов, вдруг сократилось до тридцати, потом до двадцати, потом до десяти: Из провалов в строю подобно урагану полетела паника. Те в первых трех рядах, кто обратился в бегство, теперь столкнулись со своими товарищами, наступавшими из арьергарда. Щиты краями цеплялись за другие, копья за древки других копий; возникла мешанина из плоти и бронзы – люди под тяжестью щита и доспехов спотыкались и падали, становясь препятствием и помехой для своих наступавших товарищей. Можно было увидеть, как какой-нибудь храбрый воин идет в наступление, яростно крича на своих земляков, а они покидают его. Те, кто удержал в себе мужество, отталкивали тех, кого оно покинуло, возмущенно и злобно кричали, топча упавших. Но по мере того, как мужество покидало их, они обращались в бегство, спасая собственную шкуру.