Когда войско вернулось из похода, весь город говорил о подвиге Петуха. Равные долго обсуждали открывавшиеся перед ним перспективы. Что делать с этим мальчишкой? Все вспомнили, что его матерью была мессенийская илотка, а отцом – спартиат Идотихид, брат Ареты, герой, павший в битве при Мантинее, когда Петуху было два года.
У спартанцев, как я уже отмечал, имелась категория молодых воинов, класс «сводных братьев», называемый мофаксами. Бастардов вроде Петуха и даже законнорожденных сыновей Равных, по несчастью или по бедности лишившихся гражданства, могли, если сочтут достойными, выдернуть из их стесненных обстоятельств и повысить до этого статуса.
Такую честь предложили Петуху.
Он отказался.
Его доводом было то, что ему уже пятнадцать лет. Для него эта честь запоздала. Он предпочитает и дальше служить оруженосцем.
Этот отказ от великодушного предложения разгневал Равных из сисситии Олимпия и вызвал негодование во всем городе – негодование, какое только может вызвать дело илота. Делались даже заявления, что этот неблагодарный своевольник давно известен своими мятежными настроениями. Он принадлежит к нередкому среди рабов типу гордецов и упрямцев. Считает себя мессенийцем. Его надо или уничтожить вместе со всей его семьей, или затоптать за несомненную измену спартанскому делу.
В тот раз Петух избежал смерти от рук криптеи в большей степени благодаря своей молодости и заступничеству Олимпия, который наедине поговорил с Равными. Дело притихло, однако через какое-то время разгорелось вновь. В последующих походах Петух снова и снова оказывался самым смелым и отважным из всех молодых оруженосцев, превзойдя в войске всех, кроме Самоубийцы, Циклопа, главного претендента на олимпийскую победу в пентатлоне Пафея и оруженосца Полиника – Аканфа.
И вот персы стояли на пороге Греции. Теперь отбирали трехсот для посылки к Фермопилам. Самым заметным среди них был Олимпий с оруженосцем Петухом за спиной. Можно ли доверять этому склонному к измене юнцу? С клинком в руке да еще на пядь шире полемарха в плечах?
В этот отчаянный час Спарта меньше всего нуждалась в домашних неприятностях с илотами. Город бы не вынес бунта, даже неудачного. Двадцатилетний Петух к тому времени приобрел популярность среди мессенийских рабочих, земледельцев и виноградарей. Для них он был героем – юноша, который мог воспользоваться своим мужеством в бою как пропуском на свободу. Он мог бы носить спартанский алый плащ и распоряжаться своими низкородными братьями, но оказался выше этого. Он называл себя мессенийцем, чего не забывали его товарищи. Кто знает, сколько из них хотели бы подражать ему? Сколько жизненно необходимых городу ремесленников и подмастерий, оружейников и носильщиков, оруженосцев и доставщиков провизии? Говорят, что нет худа без добра и в любом несчастье кто-то найдет свою выгоду, но для илотов персидское нашествие могло оказаться самым лучшим вариантом. Ведь для них оно означало бы освобождение. Сохранят ли они верность? Как ворота могучей крепости, поворачивающиеся на одной закаленной петле, чувства многих мессенийцев сфокусировались на Петухе в готовности воспринять его сигнал.
Стояла ночь накануне объявления списка Трехсот. Петуха вызвали предстать на сисситии Беллерофона, где старшим был Олимпий. Там, официально и доброжелательно, ему еще раз предложили честь надеть спартанский алый плащ.
И снова он пренебрег предложением.
В тот час я специально слонялся перед трапезной Беллерофона, чтобы увидеть, как обернется дело. Не требовалось большого воображения, чтобы по донесшемуся изнутри гулу негодования и скорому молчаливому уходу Петуха понять всю серьезность создавшейся ситуации и ее опасность. Поручение хозяина задержало меня почти на час, но в конце концов мне удалось вырваться.
Рядом с Малым кругом, где стоит будка участников соревнований, есть роща с пересохшим ручьем, разделяющимся на три рукава. Там Петух, я и другие юноши обычно встречались и даже приводили девушек. Если тебя обнаружат, можно легко шмыгнуть в темноту по одному из трех русел. Я знал, что найду Петуха там,– и нашел. К моему удивлению, с ним был Александр. Они спорили. Через несколько мгновений я понял, что это спор между предлагающим дружбу и тем, кто ее отвергает. Поразительно: Александр искал дружбы Петуха. Если бы его застали тут сразу после посвящения в воины, у него были бы сокрушительные неприятности. Когда я несся в тени пересохшего ручья, Александр упрекал Петуха и называл дураком.
– Теперь тебя убьют, как ты не понимаешь?
– Плевать! Плевал я на них на всех.
– Прекратите! – Выскочив из темноты, я встал между ними. Я повторил то, что все мы трое и так знали: что популярность Петуха среди простого люда не позволяет ему действовать самостоятельно, что он должен учитывать последствия для своей жены, сына и дочери, своей семьи. А теперь он погубил себя и их вместе с собой. Криптея прикончит его этой же ночью, и Полиник будет этому очень рад.
– Он не поймает меня, если меня здесь не будет. Петух решил бежать этой же ночью в храм Посейдонаса Тенаре, где илот мог получить убежище.
Он хотел взять меня с собой. Я сказал, что он сошел с ума.
– О чем ты думал, когда отказался от их предложения? Тебе предлагали честь.
– Плевал я на их честь! Теперь за мной охотится криптея – в темноте, исподтишка, как трусы. Это и есть их хваленая честь?
Я сказал, что его рабская гордость дала ему пропуск в подземное Царство мертвых.
– Заткнитесь, оба!
Александр велел Петуху отправляться в свою скорлупу – так спартанцы называют убогие хижины илотов.
– Если собираешься бежать – беги сейчас!
Мы бросились прочь по темному руслу ручья. Гармония уже запеленала обоих детей Петуха, дочь и сына. В дымной тесноте илотской скорлупы Александр пихнул в руку Петуха горсть эгинских оболов – все, что у него было, чтобы хоть как-то помочь в пути.
Этот жест тронул Петуха, и он не мог вымолвить ни слова.
– 3наю, ты меня не уважаешь,– сказал Александр. Считаешь, что превосходишь меня во владении оружием, в силе и отваге. Что же, это так. Боги свидетели – я старался всеми фибрами своего существа, и все же я и вполовину не стою тебя как боец. Ты должен быть на моем месте, а я – на твоем. Только по слепой несправедливости богов ты раб, а я свободный.
Эти слова совершенно обезоружили Петуха. Можно было заметить, что воинственность в его глазах поугасла, а его гордая заносчивость поубавилась и притихла.
– В тебе больше отваги, чем когда-либо будет у меня, ответил бастард,– потому что ты рождаешь ее из нежного сердца, в то время как в меня боги вдавливали ее, пиная и колотя с самой колыбели. И тебе делает честь твоя откровенность. Ты прав: я презирал тебя. До этого момента.
Тут Петух взглянул на меня, и я увидел замешательство в его взгляде. Он был тронут прямотой Александра, и она склоняла его сердце остаться и даже согласиться на предложение. Однако усилием воли он стряхнул чары. – Но ты не заставишь меня изменить решение, Александр. Пусть придет перс. Пусть он перемелет в пыль весь Лакедемон. Я спляшу на его могиле.
Мы услышали, как у Гармонии перехватило дыхание. Снаружи пылали факелы. Хижину окружили тени. Кто-то сорвал занавес из одеяла. В дверном проеме высился Полиник в доспехах, а за спиной у него маячили четверо убийц из криптеи. Они были молоды, атлетически сложены, почти как олимпионик, и безжалостны, как железо.
Спартанцы ворвались и веревкой связали Петуха. Мальчик на руках у матери заплакал. Бедной Гармонии едва исполнилось семнадцать лет, она дрожала и кричала, в страхе прижимая дочь к себе. Полиник презрительно наблюдал.