– Вот что я предлагаю: пусть этот илот живет, но пусть уйдет к персам. Отведите его к границе и отпустите. Ничто не может устроить его больше в его бунтарских помыслах – он с радостью ухватится за возможность навредить тем, кого ненавидит. Враг примет беглого раба. Он сообщит им ценные сведения, какие захочет, о спартанцах, а они смогут даже вооружить его и позволить пойти под своими: знаменами против нас. Но что бы он ни сказал, это не может повредить нашему делу, так как среди придворных Ксеркса уже находится Демарат, а кто может больше рассказать о лакедемонянах, чем их собственный бывший царь? Изгнание этого юноши не причинит нам вреда, но выполнит нечто неоценимое: не даст его товарищам среди нас считать его мучеником и героем. Они увидят его таким, какой он есть,– неблагодарным илотом, которому дали шанс надеть алый плащ Лакедемона, а он из заносчивости и тщеславия отверг представившуюся возможность. Отпусти его, Полиник, и обещаю: если боги даруют этому негодяю встретиться с нами на поле боя, тебе не придется убивать его, потому что я сам это сделаю.
Александр закончил и отступил назад. Я взглянул на Олимпия – его глаза блестели гордостью за то, что сын так сжато и выразительно сформулировал свое предложение.
Полемарх обратился к Полинику:
– Проследи за этим.
Криптеи поволокли Петуха прочь.
Медон закрыл собрание, велев Равным разойтись по своим домам и жилищам и не разглашать ничего из происшедшего здесь до завтра, пока в должный час они не предстанут перед эфорами. Он сурово упрекнул госпожу Арету, сказав казав, что этим вечером она сильно испытывала терпение богов. У Ареты тряслись руки и ноги, как это бывает у воинов после битвы, и она без возражений приняла упрек старейшины. Когда госпожа повернулась, чтобы идти домой, колени у нее подогнулись. Она покачнулась, теряя сознание, и стоявшему рядом мужу пришлось подхватить ее.
Диэнек обернул жене плечи своим плащом. Я видел, как он заботился о ней, пока она силилась вернуть себе самообладание. Часть его души все еще горела гневом за то, что жена вынудила его сделать этим вечером. Но другая часть преклонялась перед ней за ее сострадание и отвагу – и даже, если подобное слово здесь уместно, за ее воинское искусство.
Подняв глаза, госпожа увидела, что муж смотрит на нее, и улыбнулась ему в ответ.
– Какие бы подвиги ты ни совершил в прошлом или в будущем, муж мой, ничто не превзойдет того, что ты совершил сегодня.
Диэнек, казалось, не был до конца убежден в этом. – Надеюсь,– сказал он.
Равные уже разошлись, оставив под дубами Диэнека с младенцем на руках. Спартиат уже собрался вернуть его матери.
– Дай-ка взглянуть на этот сверточек,– проговорил Медон.
В свете звезд старейшина подошел к моему хозяину, взял ребенка и осторожно передал его Гармонии. Медон испытал маленького человечка, протянув ему покрытый рубцами палец, который мальчик обхватил своим сильным кулачком и с веселым задором дернул. Старейшина одобрительно кивнул. Он погладил малыша по головке, а потом удовлетворенно повернулся к госпоже Арете и ее мужу:
– Теперь у тебя есть сын, Диэнек. Теперь тебя можно выбрать.
Мой хозяин вопрошающе посмотрел на старейшину, не понимая.
– В число Трехсот,– сказал Медон: – Для Фермопил.
КНИГА ПЯТАЯ
ПОЛИНИК
Глава восемнадцатая
Великий Царь с великим интересом прочел эти слова грека Ксеона, которые я, Его историк, представил Ему в переписанном виде. К этому времени персидское войско продвинулось глубоко в Аттику и встало лагерем у перекрестка, который эллины называют Три Дороги, в двух часах ходьбы от Афин. 3десь Великий Царь принес жертву богу Ахуре Мазде и раздал награды за отвагу наиболее отличившимся воинам в войске Державы. Несколько дней уже Великий Царь не вызывал пред Свои очи пленника Ксеона, чтобы лично слушать продолжение его рассказа, так поглощен был Он мириадами дел наступающего войска и флота. И все же Великий Царь не упускал возможности в Свои свободные часы следить за повествованием, которое Его историк ежедневно представлял Ему.
В предыдущие несколько ночей Великий Царь чувствовал Себя не очень хорошо. Его сон был тревожен, и к Нему вызывали Царского лекаря. Отдохновение Великого Царя нарушали странные сны, содержанием которых Он не делился ни с кем, кроме магов и круга самых доверенных Своих советников: полководца Гидарна, начальника Бессмертных и победителя при Фермопилах; Мардония, командующего сухопутными войсками Великого Царя; Демарата, изгнанного спартанского царя, а ныне почетного гостя; и воительницы Артемизии, царицы Галикарнаса, чью мудрость в советах Великий Царь ценил выше всех остальных.
3лой дух этих тревожных снов, признался Великий Царь, появлялся в виде Его собственных угрызений совести за надругательство над телом царя Леонида после победы при Фермопилах.
Полководец Мардоний умолял Великого Царя вспомнить, что Он тщательно соблюл все священные ритуалы, предписанные для умилостивления неотвязных духов кровной вины, если таковые были вовлечены в событие. Разве Великий Царь не приказал казнить всех приближенных, участвовавших в этом деле, включая Своего собственного сына, принца Реодона? Что же еще? И тем не менее, несмотря на все это, объявил Великий Царь, царский сон остается беспокойным и нездоровым. Великий Царь задумчивым тоном выразил предположение, что Он, возможно в вызванных трансом видениях, мог Сам лично познакомиться с тенью этого человека, Леонида, и разделить с ним чашу вина.
Последовало молчание немалой продолжительности.
– Это лихорадка,– наконец осмелился выговорить начальник Гидарн,– она притупила остроту мыслей Великого Царя и ставит под угрозу их проницательность. Я умоляю Великого Царя не говорить больше таким образом.
– Да, да, ты прав, мой друг,– ответил Великий Царь. Ты прав, как всегда.
Военачальники искусно перевели внимание Царя на военные и дипломатические материи. Были представлены доклады. Передовые части персидской пехоты и конницы общей численностью в пятьдесят тысяч вошли в Афины и овладели городом. Афинское население в полном составе покинуло город, взяв с собой лишь то, что могло унести с собой, и бежало через пролив в Трезен и на остров Саламин, где теперь и пребывает в положении беженцев, ютясь вокруг костров на склонах холмов и оплакивая свою судьбу.
Сам город не оказал никакого сопротивления. Разве что небольшая шайка фанатиков заняла Верхний Город, Акрополь, вокруг которого в древние времена был выстроен деревянный частокол. Эти отчаянные защитники укрепились в том месте, будто бы вверив свою судьбу оракулу Аполлона, который несколькими неделями ранее возвестил: «Только деревянная стена не подведет вас».
Лучники Великого Царя легко уничтожили этих жалких вояк, перестреляв всех издалека. С пророчеством покончено, объявил Мардоний. В Афинском Акрополе теперь горят лагерные костры Державы. 3автра Великий Царь Сам въедет в город. Было решено: все храмы и святилища эллинских богов срыть, а город сжечь. Один из начальников разведки доложил, что дым и пламя будут видны через пролив афинскому населению, съёжившемуся от страха на козьих пастбищах острова Саламин.
– У них будут места в первом ряду,– с улыбкой сказал молодой военачальник,– чтобы посмотреть, как исчезает их вселенная.
Час был уже поздний, и Великий Царь проявил признаки усталости. Наблюдающий маг предположил, что вечернюю аудиенцию можно благополучно завершить. Все встали с лож, простерлись пред Великим Царем и вышли, задержались лишь Мардоний и Артемизия, которым Великий Царь сделал еле заметный знак остаться. Он также дал понять что Его историк будет присутствовать тоже, чтобы вести записи. Очевидно, что-то нарушало спокойствие Великого Царя.
Теперь, оставшись в Своем шатре наедине с двумя ближайшими наперсниками, Он заговорил о своем сновидении: