Диэнек остановился перед Аретой на обочине дороги, прилегающей к Эллениону, чьи портики стояли разукрашенные лавром с желто-голубыми лентами в честь Карнеи; она держала на руках мальчика – сына Петуха, названного Идотихидом. Мой хозяин обнял по очереди всех своих дочерей. Двух младших он взял на руки и поцеловал, а Арету обнял и прижался щекой к ее шее, чтобы в последний раз ощутить запах ее волос.
3а два дня до этого трогательного момента госпожа тайно вызвала меня, как всегда перед походом. Есть такой спартанский обычай: на неделе перед отправлением в поход Равные проводят один день не в учениях или подготовке, а отдыхая в клерах, в своих сельских поместьях. По законам Ликурга каждый спартанец имеет поместье, с которого получает продукты, чтобы обеспечивать себе и своей семье существование, достойное гражданина и Равного. Эти «дни в поместье», как их обычно называют, составляют местную традицию, происходящую, надо полагать, из естественного желания воина перед битвой вновь посетить места счастливых дней своего детства и в некотором смысле попрощаться с ними. Есть также более практическая цель (по крайней мере, была в прежние дни) – лично собрать снаряжение и провизию из хранилищ своего клера. День в поместьё – это праздник и один из редких случаев, когда Равный и те, кто работает на его земле, могут по-товарищески собраться вместе и с беспечным сердцем набить животы. Как бы то ни было, туда мы и направились за несколько дней до выступления к Горячим Воротам – в поместье под названием Дафнион.
В поместье трудились две семьи мессенианских илотов, всего двадцать три человека, включая двух бабушек-близнецов, настолько старых, что они и имена свои путали. Моя жена и дети тоже работали в поместье.
Обильно накрытые столы стояли в саду под деревьями. Гостям, владельцам соседних поместий, и илотам, работающим на земле хозяина, прислуживали сам Диэнек и госпожа Арета с дочерьми. Раздавались подарки, улаживались старые споры. Молодежь клера спрашивала у Диэнека разрешения на свадьбы.
К тому времени, когда праздник был окончен и все насытились и утолили жажду, у ног Диэнека лежало больше фруктов, амфор с вином, караваев хлеба и головок сыра, чем ему понадобилось бы в сотне битв. Поблагодарив собравшихся, Диэнек уединился со старейшинами работников поместья, чтобы решить оставшиеся в клере дела перед выступлением в поход.
Пока мужчины обсуждали свои проблемы, госпожа Арета сделала мне знак присоединиться к ней. Мы уединились на кухне поместья. Это было уютное место, согреваемое заходящим светилом. Через открытую дверь был виден освещенный лучами солнца двор.
Малыш Идотихид, сын Петуха, играл во дворе с двумя другими голыми малышами, среди которых был и мой сын Скамандрид. На мгновение глаза госпожи – мне показалось, с печалью – остановились на неугомонной ребятне.
– Боги на шаг опережают нас, не правда ли, Ксео?
Впервые я услышал из ее уст намек на подтверждение того, о чем ни у кого не хватало мужества спросить ее: действительно ли госпожа не предвидела всех последствий своего поступка в ту ночь, когда спасла жизнь ребенку?
Как всегда, госпожа выложила предметы из походного набора мужа, которые должна обеспечить жена: медицинские принадлежности, завернутые в толстую воловью шкуру, которая, сложенная вдвое, накладывается на перелом или привязывается прямо к телу, как затычка на рану. Три кривые иглы из египетского золота, которые спартанцы зовут «рыболовными крючками», с катушкой скрученных хирургических ниток и стальной ланцет, чтобы заниматься портновским искусством на живом теле. Компрессы из беленого полотна, кожаные жгуты, медные зажимы, остро отточенные пинцеты, чтобы удалять наконечники стрел или, чаще, осколки и обломки, которые летят во все стороны при ударе сталью по железу или железом по бронзе.
Потом деньги. Эгинские оболы – воинам запрещалось брать какие-либо деньги, но, чудесным образом обнаруженные в мешке оруженосца, они могли очень пригодиться на попутном рынке и у воза маркитанта, чтобы купить что-нибудь забытое из необходимого или какое-либо средство для поднятия духа.
И наконец, кое-что сугубо личное – памятные вещицы и амулеты, предметы суеверий, тайные талисманы любви. Детская фигурка из цветного воска, ленточка из волос дочери, янтарный амулет, вырезанный неумелой детской рукой. Госпожа вверила мне мешочек сластей и безделушек, кунжутные лепешки и сушеные фиги.
– Можешь украсть свою долю,– с улыбкой сказала она,– но оставь что-нибудь и моему мужу.
Мне всегда что-нибудь доставалось. На этот раз – мешочек афинских монет, всего двадцать тетрадрахм, почти трехмесячный заработок искусного гребца или гоплита в афинском войске. Меня удивило, что у госпожи нашлась такая сумма, и ошеломила столь необычная щедрость. Эти «совы», как их звали за изображение на лицевой стороне, имели хождение только в Афинах и больше нигде в Греции.
– Когда ты сопровождал моего мужа в посольстве в Афины в прошлом месяце,– нарушила госпожа молчание,– нашел ли ты возможность зайти к своей двоюродной сестре? Диомаха. Ведь так ее зовут?
Я заходил к ней, и госпожа знала это. Мое давнее желание наконец исполнилось. Диэнек сам послал меня с этим заданием. Теперь я уловил намек на то, что и госпожа приложила к этому руку. Я прямо спросил, не она ли, госпожа Арета, все это устроила.
– Нам, лакедемонским женам, запрещено носить богатые платья и драгоценности, красить лица. И было бы совершенно бессердечно, не правда ли, запретить нам вдобавок эти маленькие невинные интриги?
Она улыбнулась, ожидая моего ответа.
– Ну? – спросила она.
– Вы о чем?
3а забором поместья моя жена Ферея сплетничала с другими местными женщинами. Я поежился..
– Моя двоюродная сестра – замужняя женщина, госпожа. А сам я женат.
В глазах госпожи сверкнули озорные искорки.
– Ты бы оказался отнюдь не первым мужем, привязанным любовными узами к кому-то еще, кроме собственной жены. А она – не стала бы первой такой женой.
Внезапно шутливость ушла из ее глаз. Лицо госпожи стало серьезным, и на него опустилась как будто тень печали.
– Такую же шутку боги сыграли с моим мужем и мной.– Она встала.– Пошли, прогуляемся.
Госпожа босиком поднялась по склону в тенистый уголок под дубами. В какой стране, кроме Лакедемона, подошвы знатной дамы так грубы и мозолисты, что могут ступать по дубовым листьям, не чувствуя их жестких колючек?
– Тебе известно, Ксео, что до того, как выйти за нынешнего мужа, я была женой его брата.
Да, я знал это – от самого Диэнека.
– Его звали Ятрокл. Я знаю, ты слышал эту историю. Он погиб при Пеллене, пал смертью храбрых в возрасте тридцати одного года. Это был благороднейший человек, Всадник и победитель на Олимпийских играх: Боги одарили его доблестью и красотой – так же как Полиника. Ятрокл добивался меня страстно, с таким напором, что звал меня из отцовского дома, еще когда я была девочкой. Спартанцам известно все это. Но теперь я расскажу тебе кое-что, неизвестное никому, кроме моего мужа.
Госпожа подошла к низкому дубовому пню – естественной скамье в тенистой роще. Она села и сделала мне знак сесть рядом.
– Вон там,– сказала она, указывая на открытое место между двумя постройками и тропинку, ведущую к мёсту молотьбы.– Как раз там, где тропинка поворачивает, я впервые и увидела Диэнека. Это случилось в такой же день в поместье, как сегодня. По случаю первого похода Ятрокла. Ему было двадцать. Отец привел сюда из нашего клера меня, моего брата и сестер с фруктами в подарок и с годовалой козочкой. Когда я пришла, держась за отцовскую руку, на этот бугорок, где мы сейчас сидим, вон там, как и сегодня, играли крестьянские дети.
Госпожа выпрямилась и взглянула мне в глаза, словно проверяя, что я слушаю со вниманием и пониманием.
– Диэнека я впервые увидела со спины. Лишь его голые плечи и затылок. И мгновенно поняла, что его, и только его, я буду любить всю свою жизнь.
Ее голос стал серьезным в почтении перед этой тайной, перед явлением Эроса и непостижимым велением сердца.