Глава двадцать третья
Мой хозяин дал мне наказ, чтобы во все время похода я будил его за два часа до рассвета – на час раньше всех воинов из его эномотии. Он хотел, чтобы они не видели его лежащим на земле, но всегда, проснувшись, заставали своего эномотарха на ногах и при оружии.
В ту ночь Диэнек спал еще меньше, чем обычно. Я услышал, как он заворочался, и от этого проснулся.
– Лежи спокойно,– приказал он и рукой прижал меня к земле.– Еще не прошла вторая стража.
Он спал, не снимая своего боевого пояса, и теперь, постанывая от боли в суставах, встал на ноги и надел шлем. Диэнек взял копье и щит. Прихрамывая на покалеченную ногу, он направился к месту ночлега Леонида среди Всадников, где царь не спал и, возможно нуждался в собеседнике.
Лагерь дремал, зажатый на своем пятачке. Над ущельем в холодном не по сезону воздухе, сыром от близости моря и еще более свежем от недавнего шторма, повисла растущая луна. Ясно слышался шум прибоя, бьющего об основание скал. Я взглянул на Александра, положившего голову на свой щит рядом с храпящим Самоубийцей. Вокруг догорали сторожевые огни; на другом конце лагеря замерли спящие воины в мешковатых плащах и ночных шапках. Сейчас они напоминали скорее мешки со старым бельем, чем людей.
По направлению к Средним воротам виднелись купальни у минеральных источников. Там возвышались аккуратные деревянные строения из неструганых досок. Их каменные пороги за века отполировали ноги бесконечной череды купальщиков и летних посетителей. Утоптанные тропинки петляли меж дубов, освещенные оливковыми факелами у источников. Под каждым факелом висела дощечка из обожженного дерева с вырезанным стихотворным отрывком. Я припоминаю один:
Мне вспомнилось, что мой хозяин однажды сказал про поле боя. Это было при Тритеях, когда наше войско сошлось с ахейцами на поле проросшего ячменя. Решительная схватка состоялась напротив храма, в который в мирное время родственники приводили душевнобольных и одержимых, чтобы помолиться и принести жертву Деметре Милосердной и Персефоне. «Никогда ни один землемер не выбирал место для сражений. На земле надо сеять хлеб, возводить храмы. По иронии судьбы это не всегда так».
И все же в гористой, суровой Элладе есть места, гостеприимные к войне: Энофита, Танагра, Коронея, Марафон, Херонея, Левктры – это равнины и теснины, где на протяжении многих поколений сталкивались войска.
И проход у Горячих Ворот тоже был одним из таких мест. 3десь, в этих обрывистых ущельях, противоборствующие силы упирались в землю, как Язон и Геракл. 3десь сражались горные племена, дикие народы и морские пираты, кочевые орды, варвары и захватчики с севера и запада.
Приливы войны и мира чередовались здесь веками – купальщики и воины приходили одни за целебной водой, другие – за кровью.
Крепостная стена была уже достроена. Один ее край упирался в широкую скалу, вздымая свою мощную башню вровень с каменным утесом, другой отходил под углом по склону к скалам в море. Стена выглядела неплохо. Толщина ее у основания составляла два копья, а высота – два человеческих роста. Ее обращенный к врагу фасад был не отвесным, как городская стена, а с уклоном до высоты ворот для вылазок, откуда последние четыре локтя поднимались вертикально, как у крепости. Это было сделано для того, чтобы воины союзников могли при необходимости быстро отступить назад, в укрытие, а не оказаться прижатыми и приколотыми к собственной стене.
Задняя сторона имела ступени. Там защитники могли подняться к гребню, где был устроен деревянный частокол, обшитый шкурами. Дозорные, стоя у частокола, могли не опасаться, что вражеские стрелы с зажжённой паклей подожгут его. Кладка была неровной, но крепкой. Через определенные промежутки возвышались башни, усиленные справа, слева и посередине редутами, а сзади еще одной стеной. Эти опорные пункты были построены высотой с основную стену, а сверху еще навалены тяжелые камни на человеческий рост. Эти незакрепленные камни можно было при необходимости скатить вниз, в проходы располагавшихся ниже ворот. Наверху я видел часовых, а у редутов в полной паноплии стояли три готовых эномотии, две аркадские и одна спартанская.
Леонид действительно не спал. Его длинные стального цвета волосы четко выделялись рядом с костром военачальников. Диэнек находился там, среди других командиров. Я различил Дифирамба, начальника феспийцев, Леонтиада, предводителя фиванцев, Полиника, братьев Алфея и Марона и нескольких других спартанских Всадников.
Небо начало светлеть, и я заметил, что возле меня движутся какие-то силуэты. Александр и Аристон тоже проснулись и теперь поднялись рядом со мной. Эти молодые воины, как и я сам, не могли отвести глаз от окружавших царя военачальников и олимпиоников. Все понимали, что ветераны будут держаться с честью.
– Что будем делать? – Александр выразил словами общую тревогу, которая, невысказанная, таилась в юных сердцах.– Найдем ли мы ответ на вопрос Диэнека? Найдем в себе «противоположность страха»?
3а три дня до выступления из Спарты мой хозяин собрал воинов и оруженосцев своей эномотии и за свой счет организовал охоту. Он сделал это, чтобы попрощаться – не друг с другом, а с холмами родной страны. Никто ни словом не обмолвился о Воротах или грядущих испытаниях. Это был великолепный праздник, и боги послали нам несколько прекрасных подарков, в том числе славного кабана, которого завалили Самоубийца и Аристон при помощи дротика и рогатины.
В сумерках охотники, которых собралось больше дюжины, плюс двойное число оруженосцев и илотов, служивших загонщиками, в приподнятом настроении уселись вокруг нескольких костров, разожжённых на склоне холма над Ферой. И фобос тоже сел вместе с нами. Пока другие охотники веселились вокруг своих костров, развлекаясь выдумками об охоте и грубоватыми шутками, Диэнек освободил Александру и Аристону место рядом с собой. Я понял тонкий замысел моего хозяина. Он собирался поговорить о страхе, поскольку понял, что эти еще не вкусившие крови юноши, несмотря на свое молчание или, возможно, благодаря этому молчанию, начали в глубине души настраиваться на грядущие испытания.
– Всю мою жизнь, – начал Диэнек,– меня преследовал один вопрос: что является противоположностью страху?
Ниже по склону уже поджарилось мясо кабана, и нетерпеливые руки делили его на порции. Самоубийца принес чаши Диэнеку, Александру и Аристону и отдельно – себе, Аристонову оруженосцу Демаду и мне. Он сел на землю напротив Диэнека рядом с двумя собаками, которые принюхивались к объедкам. Собаки считали Самоубийцу простофилей, от которого им всегда что-нибудь да перепадет.
– Назвать это афобией, бесстрашием, не имеет смысла. Это просто название, тезис, выраженный антитезисом. Назвать противоположность страха бесстрашием – значит не сказать ничего. Я хочу узнать его истинную противоположность, подобно тому, как день является противоположностью ночи, а небо – противоположностью земли.
– Противоположность, выраженную позитивно,– рискнул вставить Аристон.
– Именно! – Диэнек одобрительно поймал взгляд молодого человека и помолчал, изучая выражение на лицах обоих юношей. Будут ли они слушать? 3аботит ли их это? Вникают ли они в этот предмет искренне, как он сам? – Каким образом некоторые воины побеждают страх смерти, самый первобытный из страхов, который живет в самой нашей крови, как и во всем живом – и в зверях, и в людях? – Он указал на собак, что вились рядом с Самоубийцей.– Собаки в своре находят мужество броситься на льва. Каждая собака знает свое место. Она боится собаку выше себя по положению и внушает страх собаке ниже себя. Страх побеждает страх. Так же делают и спартанцы, противопоставляя страху смерти другой – страх бесчестья. Страх быть исключенным из своры.