– Ты принял побои, только чтобы сообщить нам это? – Послушайте меня. Когда я пошел к персам, то сказал им, что я илот, только что из Спарты. Меня допрашивал личный слуга царя. Я был там, в двух шагах от шатра Ксеркса. Я знаю, где спит Великий Царь и как провести людей прямо к его порогу.
Александр громко расхохотался:
– Ты предлагаешь напасть на него в его шатре?
– Когда умирает голова, умирает и вся змея. Обратите внимание: царский шатер стоит прямо под скалами на равнине у реки, выше всех по течению, так что его кони могут пить незамутненную остальными воду. Из горловины течет горный ручей, и персы считают его непроходимым. Там стоит меньше сотни человек. Полдюжины воинов могут пробраться туда в темноте и, возможно, даже выбраться обратно.
– Да. Мы захлопаем крыльями и улетим.
Теперь уже весь лагерь проснулся. Спартанцы сосредоточили войска, если можно так сказать о столь незначительных силах, у Стены. Петух сказал нам, что уже предлагал провести воинов в рейд на персидский лагерь в обмен на освобождение его жены и детей в Лакедемоне. 3а это скириты и избили его – они сочли его предложение хитростью, чтобы заманить храбрецов в руки врага на пытки и все самое худшее.
– Они даже не передали мои слова своим старшим! Прошу вас, сообщите кому-нибудь из военачальников. Это может получиться даже без меня. Клянусь всеми богами! Я рассмеялся над этим переродившимся Петухом:
– Похоже, вместе с патриотизмом ты обрел благочестие.
Скириты резко окликнули нас. Им хотелось покончить с Петухом и поскорее облачиться в доспехи. Двое разведчиков рывком подняли его на ноги и швырнули к столбу, когда позади лагеря раздался шум. Мы все обернулись туда.
За ночь сорок фиванцев сбежали. Полдюжины дезертиров убили часовые, но остальные благополучно миновали их. Кроме троих, которых только сейчас обнаружили. Они пытались спрятаться в кучах трупов.
Теперь отряд феспийских часовых приволок эту несчастную троицу и бросил за Стеной среди готовящегося к сражению войска. В воздухе пахло кровью. Феспиец Дифирамб подошел и взял главную роль на себя.
– Каково будет наказание для этих? – крикнул он окружавшей толпе.
В это время, привлеченный шумом, позади Александра появился Диэнек. Я улучил момент, чтобы замолвить слово за Петуха, но мой хозяин не ответил: его внимание захватила развернувшаяся перед ним сцена.
Из толпы воинов раздалось несколько требований смертной казни. На перепуганных беглецов посыпались удары, и это заставило самого Дифирамба с мечом в руке вмешаться и отогнать людей.
– Союзники спятили,– с ужасом заметил Александр. Опять.
Диэнек продолжал холодно смотреть.
– Второй раз я не стану свидетелем этого.
Раздвигая толпу, он вышел вперед и встал рядом с феспийцем Дифирамбом.
– Эти псы не заслуживают пощады! – Диэнек стоял над связанными пленниками с повязками на глазах.– Они должны принять самую лютую муку, какую только можно представить, чтобы никто другой не соблазнился подражать их трусости.
В толпе раздались одобрительные крики. Диэнек поднял руку, успокаивая волнение.
– Вы знаете меня. Согласитесь ли вы с тем наказанием, которое я предложу?
Сотни голосов закричали «да»
– Без возражений? Без придирок?
Все поклялись принять приговор Диэнека.
С пригорка за стеной за происходящим наблюдали Леонид и Всадники, включая Полиника, Алфея и Марона. Все звуки смолкли, шумел только ветер. Диэнек шагнул к стоящим на коленях пленникам и сорвал с их глаз повязки. Мечом он перерезал веревки.
Со всех сторон раздался возмущенный рев. Дезертирство перед лицом врага заслуживало кары смертью. Сколько еще человек сбежит, увидев, что эти предатели уходят живыми? Все войско разбежится!
Дифирамб, единственный среди союзников, как будто бы разгадал тонкий замысел Диэнека. Он встал рядом со спартанцем и, подняв меч, призвал всех к тишине, чтобы Диэнек мог сказать.
– Я презираю тот приступ самосохранения, что нынче ночью лишил мужества этих трусов,– обратился Диэнек к толпе союзников,– но еще больше я ненавижу ту страсть, которая теперь свела с ума вас, мои товарищи.
Он указал на стоящих на коленях пленников.
– Эти люди, которых вы сегодня назвали трусами, вчера плечом к плечу сражались вместе с вами! И возможно, с еще большей доблестью, чем вы.
– Сомневаюсь! – раздался крик, а за ним на беглецов обрушились волны презрительных выкриков. Требовали крови предателей.
Диэнек подождал, когда шум уляжется.
– У нас в Лакедемоне есть слово для такого состояния духа, что охватило вас сейчас, братья. Мы называем его « одержимостью». Оно обозначает подчинение страху или злобе, которое разрушает дисциплинированное войско и превращает его в толпу.
Он отступил назад и мечом указал на сидящих на земле пленников.
– Да, вчера ночью эти люди сбежали. А что делали вы? Я скажу. Все вы лежали без сна. И каковы были сокровенные мольбы вашего сердца? Те же самые.– Клинок его ксифоса указал на жалких бедняг, что корчились у его ног.– Как и они, вы тосковали по женам и детям. Как и они, вы горели желанием спасти свою шкуру. Как и они, вы строили планы, как бы вам сбежать и остаться в живых!
Раздались было протестующие вопли, но они заглохли перед яростным взглядом Диэнека. Казалось, он был воплощением чистейшей правды.
– Меня тоже посещали подобные мысли. Всю ночь я мечтал о побеге. Как и все военачальники, и все лакедемоняне, включая Леонида.
На толпу снизошло отрезвление, все затихли.
– Да! – раздался чей-то голос.– Но мы не сделали этого!
Снова поднялся согласный ропот.
– Верно,– тихо проговорил Диэнек, и теперь его взгляд обратился не к войску, а, твердый как кремень, уставился на тройку пойманных.– Мы не сделали этого.
Какой-то момент он безжалостно рассматривал беглецов, потом отступил, чтобы все войско могло видеть их, связанных и безоружных среди вооруженных воинов.
– Пусть эти люди доживут свой век, проклятые сознанием сделанного ими. Пусть они просыпаются каждое утро с этим позором и засыпают каждой ночью с этим бесчестьем. Это и будет их смертным приговором – угасание живьем, которое куда тяжелее, чем тот пустяк, что встретим мы, прежде чем завтра взойдет солнце.
Он отошел за спину преступников, к краю толпы, откуда открывался путь к безопасности.
– Освободить проход!
Беглецы взмолились. Первый, безбородый юноша, едва переваливший за двадцать, заявил, что его бедное хозяйство находится менее чем в половине недели ходьбы и он боялся за свою молодую жену и малолетнюю дочку, за своих немощных отца и мать. Темнота лишила его мужества, признался он, но теперь он раскаивается. Сцепив в мольбе руки, он обратил взор к Диэнеку и феспийцу. Прошу вас, мое преступление было мгновенной слабостью! Это мгновение прошло. Сегодня я буду сражаться, и никто не упрекнет меня в недостатке мужества.
Теперь заговорили остальные двое, оба зрелые мужчины на пятом десятке; они давали самые страшные клятвы, что тоже будут сражаться с честью.
Диэнек возвышался над ними.
– Освободить проход!
Толпа расступилась, образуя коридор, по которому трое могли безопасно покинуть лагерь.
– Кто-нибудь еще? – вызывающе прогремел голос Дифирамба.– Кто еще хочет прогуляться? Пусть воспользуется черным ходом или отныне навсегда заткнется.
Несомненно, ни одно зрелище под небесами не могло быть более мрачным и позорным – так жалко выглядели несчастные. Сутулясь, они проходили по коридору позора сквозь строй молчащих соратников.
Я посмотрел на лица воинов. Своекорыстная злоба, якобы праведно требующая крови, покинула их. Теперь на прояснившихся лицах запечатлелся безжалостный стыд. Дешевая и лицемерная ярость, искавшая выхода на беглецах, теперь, вмешательством Диэнека, обратилась внутрь. И эта ярость, разожжённая в тайном горниле сердца каждого воина, теперь затвердела и превратилась в решимость повергнуть малодушных такому наказанию, что самая смерть показалась бы рядом с ней пустяком.