– Нет, – ответил он, поворачиваясь к ней, – это ни к чему. Но тебе надо бы знать, что я не готов к родительской роли.
– Думаешь, я готова? – Эмили расхохоталась. – Если бы все ждали, пока будут к этому готовы, человечество давно бы вымерло.
– Ну да, но я-то этого и не хочу. – Тяжелый вздох. – Эмили, я детей боюсь.
Эта откровенность ее ошеломила, заставив замолчать.
– Я выполню свой долг, в денежном смысле, – продолжал он, – но не буду настаивать на совместном воспитании, или на посещениях.
Излишним оптимизмом Эмили никогда не страдала.
– Ты серьезно?
Он торжественно кивнул.
– У меня было время подумать. Я хочу сделать так, как будет лучше для ребенка. И для тебя тоже, – добавил он.
Вот брякнул, не сразу переваришь.
– Чарли, ты соображаешь, что говоришь? – осведомилась она. – Подумал хотя бы, от чего так легко отказываешься?
Он взглянул на нее опять: брови сведены вместе в очевидном недоумении.
– Честно? Нет, – смущенно признался он. – Это тебя беспокоит?
– Удивляет. – Эмили не вполне понимала, чего же он от нее хочет. Найти для него оправдание? Освободить его?
– Давай и правда честно. – Она старалась тщательно выбирать слова. – Я вот не пойму: ребенок для тебя – неудобство, или он тебе противен, или тебе просто наплевать?
– Сам не знаю, – признался Чарли. Помолчал, пожал плечами. – Не знаю, как мне положено себя чувствовать. Может быть, если бы мы все еще жили вместе, я бы видел все это по-другому.
Для Эмили не имело значения, живут они вместе или нет. Каковы бы ни были обстоятельства, ребенок – бесценный дар и должен приветствоваться с радостью и ликованием. Похоже, Чарли этого не понимает.
Можно, конечно, дать ему пинка раз и навсегда. Но он все-таки отец, это дает ему моральные и юридические права. Надо бы попробовать решить дело полюбовно. Она не станет лишать его его ребенка, но с условием.
– Я не собираюсь препятствовать твоему участию в жизни маленького, – сказала она. – Но и не настаиваю на сильной активности. Все, чего я прошу: если ты участвуешь, то не только тогда, когда тебя это устраивает. Решай сам, но быть отцом – это полный рабочий день, и география не должна мешать.
Вот это его достало.
– Но как же я смогу? Ты здесь, я живу на другой стороне континента.
Эмили уложила скрещенные руки на коленях.
– Позже разберемся с географией. Но, – она сделала паузу, чтобы дождаться от собеседника полного внимания, – я хочу, чтобы ты ответил сейчас: будешь ты отцом этому ребенку или нет?
Кадык Чарли дернулся вверх и вниз.
– Попробую, если ты… – Слова вырвались залпом и окончились другим тяжким вздохом. – Да, – произнес он уже тверже, – буду, Эмили.
Она улыбнулась.
– Так уж это было трудно?
Смутившись окончательно, он кивнул.
– Мерзкий я тип, правда?
– Вовсе нет, – ответила Эмили, и тут до нее дошло, что она действительно не зла на него. – Ты скверно повел себя со мной, но, думаю, теперь мы оба понимаем, что не были парой. Иначе мы никогда не стали бы искать кого-то еще.
И я никогда бы не втюрилась в Дрю – сразу и по уши, грустно подумала она.
Он взял ее за руку, поднес к губам и легонько поцеловал сгибы пальцев.
– Ты удивительная женщина. Невероятная. Упрямая, но… мне кажется, ты без труда найдешь себе подходящего парня. Когда-нибудь.
Много ты знаешь. Я-то уже нашла… вот только не нужна я ему. И это очень плохо.
Тревожный сигнал прозвучал менее, чем через десять минут после того, как Дрю вошел в помещение своей части в четверг утром. В течение последующего часа тревогу давали еще три раза, так что на самый большой в истории Санта-Моники пожар отправились семь команд с насосами, две – с пожарными лестницами и одна спасательная.
Всего повело борьбу с огнем пятьдесят семь человек. Прожорливое пламя захватило четырнадцать частных домов и целые гектары территории. Близкая к морю местность ценилась высоко, и убытки уже считались миллионами.
Сгоревшие дома заменят новыми, молодые деревца и другая зелень закроют обугленную землю, но погибшему человеку жизни не возвратит никто и ничто.
Радиостанции пищали, вращающиеся маячки посылали блики во все стороны, машины продолжали подъезжать, однако место пожара как-то зловеще притихло. Каждый чувствовал утрату. Неважно, что не все постоянно работали с Айвеном Фитспатриком, «Фитсом», не все даже знали его в лицо, но когда кто-то из товарищей погибал, каждый, кто носил форму, тяжело переживал эту потерю. И невольно испытывал вину за то, что сам выжил.
Дрю уже допросил нескольких свидетелей, сделал заметки и, подняв глаза от бумаг, взглянул на старшего брата. Грязь и сажа покрывали его лицо и экипировку. Боль Бена была сильнее, чем у остальных. Ведь это он, командовавший на месте происшествия, вынужден был послать Фитса внутрь дома. На втором этаже огнем оказались отрезаны двое маленьких детей и их мать. Детей спасатель передал в целости из окна сотрудникам, затем вернулся за женщиной.