Итак, здание будет отстроено, но уже не как училище, а как обычный офис. Вместо стартового займа, бабуля войдет недеятельным товарищем в новое предприятие — «Реклама Дуган». Предприятие расположится внизу, верх можно будет сдавать.
Эмили чувствовала, как устала за последнее время. Ко всем дневным хлопотам, она еще и не высыпалась. Валясь в постель без сил, она вертелась, не находя покоя, а сны, наконец приходившие, были мучительными. Рано утром звенел будильник, и начиналась новая череда деловых встреч и звонков.
Она тосковала по Дрю. Сильно тосковала. И время не помогало: с каждым днем тоска становилась свирепее.
Дрю выполнил обещание зайти в гостиницу после допроса Марго. Он позвонил из холла, Эмили ответила, назвала номер комнаты и убежала, потому что не могла его видеть. Знать, что никогда не почувствуешь эти сильные руки, не обнимешь это прекрасное тело, не услышишь низкий, успокаивающий голос, беззаботный смех — нет, это было невозможно вынести.
Она тогда очень долго гуляла по берегу и не осмелилась вернуться к себе, не уверившись, что знакомая машина не стоит перед дверями. Бабушка молчала, что само по себе было подозрительно, но хотя бы не донимала вопросами или наставлениями.
Больше о Дрю ничего не было слышно. Он ясно выразил свое отношение к ситуации, до боли ясно.
Комок в горле удалось изгнать большим глотком лимонада, но против слез, застилавших глаза, холодный напиток не помогал.
Эмили со вздохом взглянула на часы. Пора в душ и переодеваться к обеду. Скоро вернутся бабушка с сиделкой, уехавшие на физиотерапию, а Эмили обещала больной приятный вечер на пирсе Санта-Моники.
Протянутая к перилам рука застыла. Среди машин рабочих, убиравших мусор, устраивался на стоянку роскошный белый седан. Дверца открылась, и водитель вышел наружу, заслонив глаза от яркого калифорнийского солнца. Увидев ее, он помахал рукой и направился прямо к ней.
Эмили моргнула раз, другой, третий — не может быть, ее обманывают глаза.
— Что ты здесь делаешь, Чарли? — поинтересовалась она, когда он достиг ступенек.
Она уже меньше злилась, но все же вопрос прозвучал резко. Его появление поразило ее. Чарли Пруитт пожал узкими плечами.
— Да подумалось, что нам надо поговорить.
Эмили уселась, поставила на ступеньку пустой стакан и обхватила руками колени.
— Позвонить было бы дешевле.
Тонкие губы искривила полуулыбка.
— Хочешь поизмываться? А ты хорошо выглядишь. — Он уселся рядом.
Хорошо она не выглядела, но невинная ложь все равно была приятна. Чего красивого в женщине, выжатой, как лимон, от всей этой беготни с одной деловой встречи на другую. Невыспавшаяся, с тоской в сердце, она была вялой, а линялые клетчатые штаны из дешевой ткани со свободной белой безрукавкой были удобны, но отнюдь не создавали престижного имиджа.
— Ты тоже, — сказала она, и это не было ложью. Сколько Эмили его знала, он всегда выглядел как новенький, выглаженный, выбритый. Он проигрывал в умении общаться с людьми, но добирал на внешнем виде.
Чарли смахнул несуществующую пылинку с остроносой туфли, разгладил безупречно ровный желтый с синим галстук.
— Я дурно себя вел при нашей последней беседе.
— Да, — согласилась она. Возмущение опять укололо ее при напоминании, что он не захотел ее поддержать, услышав о ребенке. О его ребенке.
Чарли прочистил горло.
— Извини. Ты... э-э... немного меня удивила этой новостью.
— Я так и поняла. Ты зачем приехал, Чарли?
— Из-за тебя. И из-за маленького.
Брови Эмили взлетели кверху. Их последний разговор оставил впечатление, что ни она сама, ни ребенок его не интересует.
— Тогда тебе лучше следующим самолетом вернуться в Нью-Йорк. Мой маленький и я сама чувствуем себя превосходно, чувствительно тебе благодарны.
Чарли молчал и задумчиво глядел. Если он полагает, что сможет уговорить ее вернуться, его ожидает еще один сюрприз. Даже не в том дело, что он ее обманул и она никогда не сможет поверить ему еще раз. Проблема куда проще: она его не любит и никогда не любила. Относилась с симпатией, да, и его измена задела ее — но только ее гордость, не сердце. Как она сказала Дрю — нельзя задеть то, чего не коснулся. Честь разбить ее сердце досталась Дрю.
— Ты действительно не хочешь возвращаться? В Нью-Йорк, я имею в виду.
Эмили почувствовала облегчение. Она не хотела заниматься анализом еще одной скончавшейся связи. Из этого выходили только безнадежно проигранные сражения.
— Не хочу, Чарли. Я уже сказала тебе две недели назад, что моя жизнь теперь здесь.
— Это осложняет дело.
Эмили нахмурилась.
— Ты о чем?
— О том, как мы это устроим.
— Что значит мы? — С точки зрения Эмили, это местоимение стало к ней с Чарли неприменимо.
— Ну, с ребенком.
Она повернула голову, чтобы посмотреть, как с площадки исчезает очередная порция строительного мусора.
— Я уже сказала, мы ничего не будем устраивать.
— Хороший бы из тебя вышел адвокат, девочка. Ты так любишь бороться. — Чарли безнадежно вздохнул. — Это так неприятно, ведь я приехал решить нашу проблемку по-доброму.
— О, ради аллаха, Чарли! — Эмили закатила глаза. — Проблемку? Ты из какого вообще столетия?
— Нам не о чем, по-моему, спорить.
Чарли не повысил голоса, хотя нотку раздражения Эмили уловила. Всегда спокойный, он никогда не проявлял эмоций. Если подумать, он вышел из себя один-единственный раз — когда по телефону узнал от нее, что станет отцом. Эмоциональности ему не хватает, вот что, решила Эмили. У нее самой этого качества хватало в избытке — пусть это и порок.
— Тогда чего ты хочешь? — резко спросила она. — Чтобы я подписала документик, припрятанный у тебя в кармане, насчет того, что ни я, ни мой ребенок никогда не осквернят твоего порога?
— Нет, — ответил он, поворачиваясь к ней, — это ни к чему. Но тебе надо бы знать, что я не готов к родительской роли.
— Думаешь, я готова? — Эмили расхохоталась. — Если бы все ждали, пока будут к этому готовы, человечество давно бы вымерло.
— Ну да, но я-то этого и не хочу. — Тяжелый вздох. — Эмили, я детей боюсь.
Эта откровенность ее ошеломила, заставив замолчать.
— Я выполню свой долг, в денежном смысле, — продолжал он, — но не буду настаивать на совместном воспитании, или на посещениях.
Излишним оптимизмом Эмили никогда не страдала.
— Ты серьезно?
Он торжественно кивнул.
— У меня было время подумать. Я хочу сделать так, как будет лучше для ребенка. И для тебя тоже, — добавил он.
Вот брякнул, не сразу переваришь.
— Чарли, ты соображаешь, что говоришь? — осведомилась она. — Подумал хотя бы, от чего так легко отказываешься?
Он взглянул на нее опять: брови сведены вместе в очевидном недоумении.
— Честно? Нет, — смущенно признался он. — Это тебя беспокоит?
— Удивляет. — Эмили не вполне понимала, чего же он от нее хочет. Найти для него оправдание? Освободить его?
— Давай и правда честно. — Она старалась тщательно выбирать слова. — Я вот не пойму: ребенок для тебя — неудобство, или он тебе противен, или тебе просто наплевать?
— Сам не знаю, — признался Чарли. Помолчал, пожал плечами. — Не знаю, как мне положено себя чувствовать. Может быть, если бы мы все еще жили вместе, я бы видел все это по-другому.
Для Эмили не имело значения, живут они вместе или нет. Каковы бы ни были обстоятельства, ребенок — бесценный дар и должен приветствоваться с радостью и ликованием. Похоже, Чарли этого не понимает.
Можно, конечно, дать ему пинка раз и навсегда. Но он все-таки отец, это дает ему моральные и юридические права. Надо бы попробовать решить дело полюбовно. Она не станет лишать его его ребенка, но с условием.