— Сестрица, давайте поиграем в папы и мамы.
— Давайте. Только в европейцев. — Это был уже другой голос, видимо, старшей сестры.
— Тосаку-сан, — продолжал тот же голос, — будет, как всегда, отцом, и мы будем звать его по-английски «папа», а Юкико-сан — будет матерью, и мы будем звать её «мама». Поняли?
— «Мама». Ой, как смешно! — Кто-то весело рассмеялся.
— А я как буду по-английски? Я ведь всегда бабушка. Значит, и бабушку надо называть по-английски.
— Бабушку можно звать «баба», — раздался голос старшей сестры.
Затем они повели такой разговор: «Извините, можно к вам?» — «Откуда изволили приехать?» «Динь-динь-динь» — подражал кто-то телефонному звонку. Соскэ было весело и интересно.
Послышались шаги, видимо, из внутренних комнат пришёл Сакаи:
— Вы что расшумелись? Ну-ка, марш отсюда! Ведь у нас гость.
— Не хочу-у, пап… Купи большую лошадь, тогда уйду.
Это сказал совсем маленький мальчик. Он с трудом выговаривал слова, что особенно позабавило Соскэ.
Пока хозяин усаживался, извиняясь, что заставил Соскэ ждать, дети ушли в дальние комнаты.
— Как у вас весело, — с восхищением сказал Соскэ. Однако Сакаи истолковал его слова как любезность и, словно бы оправдываясь, возразил:
— Ну что вы, весь дом вверх дном, право…
И хозяин пустился в рассуждения о том, сколько хлопот доставляют дети. Чего только не натворят! Однажды, например, набили доверху красивую китайскую корзину для цветов угольными брикетами и поставили её в стенную нишу в гостиной, а ещё как-то налили в его ботинки воды и пустили туда золотых рыбок. Ничего подобного Соскэ, разумеется, никогда не слыхал. Затем Сакаи пожаловался, что у него слишком много девочек и просто не напасёшься материи на платья. Уедешь на каких-нибудь две недели, а они за это время выросли на целый дюйм, того и гляди, отца догонят, не успеешь оглянуться, как замуж пора выдавать. Разорение, да и только!
Бездетный Соскэ не мог посочувствовать хозяину. Напротив, ничего, кроме зависти, его жалобы по вызывали, ибо вид у Сакаи был вполне счастливый.
Выбрав подходящий момент, Соскэ спросил, нельзя ли взглянуть на ширму, о которой он недавно слышал. Хозяин с готовностью согласился, хлопком в ладоши позвал слугу и велел ему принести из кладовой ширму. Затем обернулся к Соскэ и пояснил:
— Вон где она стояла ещё несколько дней назад, но тут как-то смотрю — собрались возле неё дети, стали шалить. Ну я подумал: испортят, не дай бог, и убрал подальше.
Слушая Сакаи, Соскэ тяготился мыслью, что доставил ему хлопоты своей просьбой. По правде говоря, не так уж сильно мучило Соскэ любопытство. Не всё ли в конце концов равно. Та это ширма или не та, если она больше ему не принадлежит.
Соскэ не ошибся в своих предположениях, но это не вызвало в нём никаких особых чувств. Правда, на фоне роскошного убранства комнаты: татами великолепной расцветки, узорчатого потолка из дорогого дерева, богатых украшении в парадной нише, ширма, которую бережно внесли двое слуг, казалась Соскэ вещью куда более ценной, нежели в то время, когда она стояла у него в гостиной. И сейчас Соскэ в растерянности, не зная, что сказать, молча, равнодушно смотрел на неё.
Полагая, что гость хоть что-то смыслит в антикварных ценностях, Сакаи переводил взгляд с Соскэ на ширму, положив руку на её край, но Соскэ, судя по всему, не собирался высказывать своего суждения, и хозяин сам заговорил:
— Вот это не подделка, ширма принадлежала одной старинной родовитой семье.
— В самом деле, — только и мог сказать Соскэ.
Хозяин стал подробно разбирать каждую часть ширмы, при этом указывая на неё пальцем, и заметил, между прочим, что недаром художник был крупным даймё — он не скупился на самые лучшие краски, что делало его картины просто великолепными. Эти банальные, в общем, суждения для неискушённого Соскэ были чуть ли не открытием.
Улучив подходящий момент, Соскэ поблагодарил хозяина и вернулся на прежнее место. Сакаи последовал его примеру и теперь заговорил о стихотворной строке на ширме, о других эпиграфах, о разных стилях в каллиграфии. В глазах Соскэ хозяин выглядел подлинным ценителем каллиграфического искусства и знатоком стихотворного жанра «хайку»[21]. Его осведомлённость была достойна удивления, и, стыдясь собственного невежества, Соскэ почти всё время молчал, не решаясь вставить хотя бы слово.
Сакаи же показалось, что эта тема мало интересует Соскэ, он решил вернуться к живописи, любезно предложил показать Соскэ свои альбомы и какэмоно, скромно заметив что ничего заслуживающего внимания там нет. Соскэ ответил, что не смеет так утруждать хозяина, и, извинившись, поинтересовался, сколько денег уплатил Сакаи за ширму.
— Восемьдесят иен, — ответил тот. — Чрезвычайно удачное приобретение.
Поразмыслив, Соскэ всё же решил, что будет занятно, если Сакаи узнает историю этой ширмы, и стал рассказывать всё по порядку. Сакаи слушал, то и дело удивлённо восклицал «ах, вот оно что!», «скажите на милость!», и, наконец, посмеялся над собственным заблуждением, сказав:
— А я-то думал, что вы интересуетесь живописью и потому пришли посмотреть.
Затем он посетовал, что не купил ширму у самого Соскэ, по крайней мере, Соскэ не остался бы в убытке, и начал поносить лавочника, называя его бесстыжим наглецом.
С этих пор Сакаи и Соскэ ещё больше сблизились.
10
Ни тётушка, ни Ясуноскэ больше не показывались. Соскэ всё было недосуг их посетить, да и особого желания с ними увидеться он не испытывал. Они хоть и доводились Соскэ роднёй, однако каждой семье, как говорится, светило своё солнце.
Один Короку вроде бы наведывался к ним, и то не часто, но о своих визитах почти ничего не рассказывал. О-Ёнэ считала, что это он нарочно молчит, желая досадить ей, но скорее радовалась, нежели огорчалась, поскольку дела тётки её совершенно не интересовали. Однако кое-что О-Ёнэ всё же узнавала из разговоров мужа с братом. Так, с неделю назад Короку сообщил брату, что Ясуноскэ сейчас сильно озабочен применением какого-то нового изобретения. Речь шла о машине чрезвычайно полезной, которая давала бы чёткую печать без типографской краски. О-Ёнэ в этом ничего не смыслила и, разумеется, молчала, как обычно. Зато Соскэ, как мужчине, это было любопытно, он не представлял себе, как можно печатать без типографской краски, и буквально засыпал Короку вопросами, на которые нельзя было ответить, не имея специальных знаний. И Короку ничего не оставалось, как старательно пересказать всё, что он слышал от Ясуноскэ и что удалось запомнить.
Впервые эта машина появилась в Англии, и работает она на электричестве. Стоит лишь один электрод присоединить к шрифту, объяснял Короку, а другой — к листу бумаги, плотно прижатой к шрифту, как сразу же получится отпечаток. Цвет печати может быть любой: красный, синий, не только, чёрный. И, что особенно ценно, не требуется времени для просыхания краски. А какая экономия средств, скажем, при выпуске газет! Ни валиков для краски, ни самой краски — ничего этого не нужно. В общем, хлопоты сократятся по меньшей мере на четверть. Так что изобретение это чрезвычайно перспективное.
Короку без конца повторял то, что слышал от Ясуноскэ, и глаза его при этом так сверкали, будто его собственная судьба целиком зависела от блестящего будущего, которое наверняка ждёт Ясуноскэ. Соскэ, как всегда, невозмутимо выслушал брата, не разделяя его восторгов, но и не отрицая возможности успеха. Трудно было сказать, что из этого выйдет, покуда машина не найдёт широкого применения,
— А установку двигателей на тунцеловных судах он уже бросил? — вмешалась наконец в разговор О-Ёнэ.
— Не то чтобы бросил, — как бы защищая Ясуноскэ, ответил Короку, — но он говорит, что это требует немалых затрат и далеко не каждому по карману.
21