Они поговорили ещё немного, и Соскэ заметил:
— Не так-то просто всё делается.
— Самое лучшее — иметь деньги и жить в своё удовольствие, как Сакаи-сан, — сказала О-Ёнэ.
Короку ничего на это не сказал и ушёл к себе.
Так время от времени О-Ёнэ и Соскэ узнавали кое-что о делах родственников. Но чаще всего они месяцами ничего друг о друге не слышали,
Как-то раз О-Ёнэ спросила мужа:
— Видно, Короку-сан получает от Ясу-сан карманные деньги, когда там бывает?
Для Соскэ, которого дела брата не слишком интересовали, вопрос оказался неожиданным, и он, в свою очередь, спросил:
— Почему ты так думаешь? Помявшись, О-Ёнэ сказала:
— Так ведь он часто приходит домой навеселе.
— Может быть, Ясу-сан угощает его в благодарность за о, что он слушает все его сказки на тему о том, как разбогатеть?
Соскэ рассмеялся, и разговор на этом прекратился.
Через два дня Короку опять не явился к ужину. Какое-то время они его ждали, но в конце концов Соскэ проголодался и сел за стол, хотя О-Ёнэ советовала подождать ещё и принять пока ванну, чтобы Короку не обиделся.
— Поговорил бы ты с братом, — сказала О-Ёнэ. — А то ведь он пьёт.
— Неужели это настолько серьёзно, что надо вмешаться? — удивился Соскэ.
Пришлось О-Ёнэ сказать, что не очень серьёзно, но всё же её беспокоит, что он часто является днём какой-то неестественно румяный. Соскэ не стал вдаваться в подробности, однако подумал, что Короку, может быть, занимает деньги или так от кого-нибудь получает и тратит их на вино от безделья.
Между тем близился конец года, ночи стали длиннее. Шум ветра нагонял тоску и уныние. Короку томился от безделья в своей комнатушке, но беседовать с невесткой было ещё скучнее, и он целыми днями пропадал у друзей, выслушивая всякие интересные истории. Потом истории истощились, но Короку всё равно являлся. В конце концов все поняли, что он приходит от нечего делать, чтобы развеять скуку, и часто притворялись занятыми то подготовкой к занятиям, то ещё какой-нибудь работой. Короку было обидно, что его считают бездельником, но сидеть дома, читать или просто так размышлять он уже не мог. То ли в силу внутренней неуравновешенности, то ли из-за сложившихся обстоятельств, которыми он тяготился, Короку ничему не учился, что было бы естественно для юноши его возраста, не прилагал никаких стараний, чтобы чего-то достичь и стать самостоятельным человеком.
В ненастную погоду, когда лил косой холодный дождь или же шёл мокрый снег, Короку сидел дома, чтобы не промокнуть или же чтобы не пришлось смывать грязь с таби. В такие дни он буквально не мог найти себе места, то и дело выходил из своей комнаты, с унылым видом садился возле хибати и наливал себе чаю. А если в это время там бывала О-Ёнэ, обменивался с нею несколькими фразами.
«Вы любите сакэ? — спрашивала его О-Ёнэ или говорила: — Скоро Новый год. Вам, вероятно, очень нравится дзони?»[22]
Эти короткие разговоры сблизили О-Ёнэ и Короку. Теперь он даже мог обратиться к ней с просьбой починить ему хаори. И когда О-Ёнэ зашивала распоровшийся по шву рукав, Короку садился неподалёку, сосредоточенно следя за её пальцами. Будь на его месте муж, О-Ёнэ работала бы молча, но с Короку она старалась вести разговор, опасаясь, как бы он не обиделся. Чаще всего Короку говорил о своём будущем, внушающем ему тревогу. Раза два О-Ёнэ его утешала:
— Вы ведь ещё молоды, Короку-сан. У вас всё впереди. Вот брат ваш другое дело. Ему уже не на что надеяться.
Как-то она спросила Короку:
— Разве Ясу-сан не говорил, что он поможет и в будущем году всё образуется?
— Хорошо, если его планы осуществятся, — с несколько растерянным видом ответил Короку. — Но я всё чаще в этом сомневаюсь и почти не надеюсь на его помощь. Ведь провалилась же его затея с рыболовецкими судами.
Глядя на унылый вид во всём разуверившегося деверя, О-Ёнэ вспоминала, с каким недовольством, с каким глухим раздражением он приходил домой, когда бывал навеселе. Смешно и жалко было на него смотреть. И О-Ёнэ не раз участливо ему говорила:
— Были бы у мужа деньги, он непременно помог бы вам.
Как-то холодным вечером Короку ушёл, закутавшись в накидку, но в девятом часу вернулся с белым продолговатым пакетом и сказал, что по дороге от Саэки купил гречневой муки, подумав, что в такой холод гречневые клёцки будут весьма кстати. Пока О-Ёнэ кипятила воду, Короку усердно чистил сушёного тунца, изъявив желание приготовить рыбный суп.
Между прочим Короку сообщил, что в семье тётушки новость — женитьбу Ясуноскэ отложили до весны. Вскоре по окончании университета Ясуноскэ сделал предложение, и к тому времени, когда Короку вернулся со взморья, сватовство уже почти состоялось. Под этим предлогом тётка, собственно, и отказала Короку в помощи. Однако точно Соскэ ничего не знал, так как формального извещения ему не присылали, лишь от Короку оп слышал, что свадьбу как будто собираются праздновать в этом году. От Короку же он узнал, что невеста, дочь служащего одной фирмы, человека весьма состоятельного, окончила прослывшую аристократической женскую гимназию в Токио и что у неё много братьев. И видел её, правда на фотографии, тоже только Короку. Когда однажды О-Ёнэ спросила, хороша ли собой девушка, Короку ответил, что, пожалуй, хороша.
В этот вечер, пока варились клёцки, О-Ёнэ, Соскэ и Короку обсуждали вопрос о том, почему отложена свадьба. О-Ёнэ считала, что из-за неблагоприятного расположения звёзд, Соскэ — что из-за недостатка времени: до конца года оставалось совсем немного. Один лишь Короку высказал необычное для него сугубо житейское соображение:
— Скорее всего дело упирается в деньги. Семья невесты, говорят, живёт на широкую ногу, и тётке за ними никак не угнаться.
11
О-Ёнэ стала прихварывать глубокой осенью, когда листья клёна покраснели и сморщились. Исключая то время, когда О-Ёнэ жила в Киото, ни в Хиросиме, ни в Фукуоке она ни дня не чувствовала себя вполне здоровой, и нельзя было сказать, что возвращение в Токио повлияло на неё благотворно. Скорее, ей был вреден климат родных мест, так сильно она одно время страдала.
Но постепенно состояние её несколько улучшилось, и причин для тревоги у Соскэ стало гораздо меньше. Он спокойно ходил на службу, а О-Ёнэ, проводив его, весь день хлопотала по хозяйству. И когда глубокой осенью, принёсшей ледяной ветер и иней, О-Ёнэ снова почувствовала недомогание, она не очень огорчилась, даже не сказала об этом мужу, когда же он сам заметил в ней перемену и посоветовал обратиться к врачу, отказалась.
Как раз в это время к ним переехал Короку. Соскэ очень не хотелось обременять и без того слабую здоровьем О-Ёнэ, но обстоятельства оказались сильнее его, и ему пришлось смириться. Единственное, что ему оставалось, это дать жене бесполезный совет беречь себя и не волноваться. «Всё будет хорошо», — засмеялась в ответ О-Ёнэ.
После этих слов Соскэ окончательно потерял покой. Но, как ни странно, с переездом Короку О-Ёнэ даже приободрилась, видимо, потому, что прибавилось хлопот, и теперь со всем усердием, на какое только была способна, ухаживала за мужем и деверем. Не в пример Короку, Соскэ всё это хорошо понимал и, исполненный благодарности, боялся лишь, как бы волна душевной энергии не захлестнула О-Ёнэ, не ухудшила её здоровья.
Так оно, к несчастью, и случилось. В один из декабрьских дней, когда над землёй свинцовой тяжестью нависло небо и холодное ненастье угнетало душу, сжимая руками измученную голову, О-Ёнэ с трудом поднялась после бессонной ночи и стала хлопотать по хозяйству. Каждое движение отдавалось в мозгу лёгкой болью, и всё же днём О-Ёнэ было легче, нежели ночью, когда все мысли были сосредоточены на этой боли.
Превозмогая боль, О-Ёнэ собирала мужа на службу, надеясь, что немного погодя наступит, как обычно, облегчение. Однако надежды её не оправдались. Оставшись наедине с собой, О-Ёнэ почувствовала слабость во всём теле. Вдобавок угнетала промозглая погода. Казалось, небо замёрзло и холод проникает в дом сквозь сёдзи, тоже тёмные и сумрачные. Но, несмотря на холод, голова горела. Пришлось О-Ёнэ лечь в постель. Спустя немного она попросила Киё принести ей смоченное в воде полотенце. Полотенце сразу стало тёплым, так пылала у О-Ёнэ голова. Тогда она поставила у изголовья таз и время от времени сама смачивала полотенце.