Еще на корабле Фелисина изучила вкусы мужчин, а также вкусы нескольких стражниц, в чьих объятиях она тоже побывала. Казалось, все это подготовило ее к встрече с Бенетом. Почти подготовило, если не считать тяжести его тела и величины его мужской снасти.
Вздрагивая, Фелисина натягивала на себя арестантское одеяние.
Бенет наблюдал за ней. Дрожащий свет лампы освещал его скуластое лицо и блестел на длинных курчавых волосах, смазанных китовым жиром.
— Если хочешь, я переведу старика работать на пашню, — сказал он.
— Это правда? — спросила Фелисина.
Он кивнул.
— Если будешь делать то, что велю, я не стану брать себе других женщин. Я — король Макушки. Я сделаю тебя своей королевой. Бодэн станет твоим телохранителем. Я ему доверяю.
— А Геборию?
Бенет передернул плечами.
— Ему — нет. Да и толку от него мало. Таскать повозку — это все, что он может. Либо повозка, либо плуг на пашне.
«Король» Макушки подмигнул Фелисине.
— Но раз он тебе друг, я ему что-нибудь подыщу.
Фелисина провела руками по своим давно не мытым волосам.
— Эта повозка его доконает. На пашне ему придется опять впрягаться. Какая разница: повозка или плуг? Я же просила помочь Геборию.
Бенет недовольно сощурился. Фелисина поняла, что забылась; жизнь, в которой она могла требовать и приказывать, осталась далеко позади.
— Ты думай, девчонка, прежде чем языком трепать. Тебе еще не приходилось тянуть повозку, доверху набитую камнями. Волочешь ее с пол-лиги, почти ползком. Потом сгружаешь добытое, возвращаешься назад и опять нагружаешь. За три-четыре таких поездки язык высунешь. А на пашне — земля мягкая, плуг сам по ней идет. Чуешь разницу? И учти: если я перевожу кого-то из штолен в другое место, я должен объяснить причину. В Макушке каждый обязан работать.
— И это все или ты мне что-то недоговариваешь?
Вместо ответа Бенет повернулся и пополз в обратном направлении. Фелисина последовала за ним.
— Торопись, красавица. Нас ждет вино с Итко Кана, свежий хлеб и сыр. Була приготовила караульным жаркое. Мы тоже получим по большой миске.
Фелисина едва не поперхнулась слюной. Если на столе будет достаточно хлеба и сыра, она сумеет кое-что припрятать и для Гебория. Правда, старик утверждал, что ему нужны лишь мясо и фрукты. Но в поселении каторжан и мясо, и фрукты считались громадной роскошью и ценились на вес золота. Все эти разговоры были нужны историку для поддержания духа. А бренное тело он подкармливал тем, что добывала Фелисина.
Бенет обладал достаточной властью и мог без особых объяснений перемещать каторжников. Если с Геборием не все так просто, причина ясна: капитану Саварку приказали умертвить историка. Не убить (зачем поднимать шум?), а именно умертвить. Уморить скудной пищей и непосильной работой. У Гебория нет кистей рук. Нечем держать кирку или лопату. Куда его еще, увечного? Пусть волочет повозку. И Геборий, кряхтя от натуги, ежедневно впрягался и тащил доверху нагруженную повозку с рудой. Он еле брел по штольням Глубокого рудника, добираясь до выхода на поверхность, который здесь называли Ближним светом. Все остальные повозки тащили волы. Правда, к ним прицепляли по три повозки. Геборий тащил одну. Единственное «послабление», сделанное ему стражниками Ямы.
Фелисина не сомневалась: Бенет знает, какая участь предрешена историку. Как бы «король» Макушки ни хвалился перед нею, его власть имела свои пределы.
Штольня вывела их в главный проход. Отсюда до Ближнего света было шагов четыреста. Если Глубокий рудник, уходя в недра холмов, разрабатывал изобильную жилу отатаральской руды, штольни Закавык шли через вторичные жилы, без конца змеясь, опускаясь, поднимаясь и пробиваясь сквозь пласты известняка.
У отатаральской руды была еще одна особенность. Ее жилы никогда не уходили слишком глубоко и не соприкасались с коренной породой. Их находили лишь в пластах известняка. Чем-то они были похожи на ржавые реки, текущие среди останков древних растений и животных.
— Известняк — это окаменевшие кости некогда живых существ, — заявил Геборий на второй день их прибытия в Макушку.
Разговор происходил в жалкой лачуге на окраине улочки, прозванной Плевательницей. Это потом Бенет нашел им жилье поприличнее, невдалеке от питейного заведения Булы.
— Я кое-что читал об этом, и подобные рассуждения казались мне очередной теорией. Теперь я убеждаюсь в их правильности. Так вот: отатаральская руда не является природным образованием.
— Не все ли тебе равно? — удивился тогда Бодэн.
— Очень даже не все равно! — торжествующе возразил историк. — Отатаральская руда — проклятие магии — сама порождена магией. Если бы не моя исследовательская дотошность, я бы написал об этом трактат.
Фелисина тогда не поняла его слов, и Бодэн ей растолковал:
— Наш старик хочет созвать сюда магов и алхимиков — пусть проверят его домыслы.
Но Геборий, увлеченный своими рассуждениями, даже не заметил колкости.
— Жилы, в которые мы вгрызаемся, — продолжал он, — чем-то похожи на слои растопленного и потом застывшего сала. Недаром они, будто реки, извиваются среди слоев известняка. Чтобы их создать, нужно было расплавить весь остров.
— К чему ты клонишь? — не выдержал Бодэн.
— Магия, создавшая отатаральскую руду, вырвалась из-под власти магов, кем бы они ни были. Не хотел бы я стать свидетелем нового выплеска этой магии.
У ворот Ближнего света стоял всего один малазанский караульный. За его спиной виднелась дорога, тянувшаяся по пологим холмам к поселению каторжников. Еще дальше, за другой грядой холмов, неспешно садилось солнце. Макушку успели покрыть тени. Прохлада, желанная перемена после дневного зноя.
Караульный был совсем молод. Он стоял, опираясь на крестообразное лезвие копья.
— А где ж твой напарник, Пелла? — с ухмылкой спросил Бенет.
— Опять где-то шляется, досинская свинья! Бенет, может, Саварк тебя послушает? Досинские солдаты начисто забыли про дисциплину. В караул не ходят. Дни напролет торчат у Булы и режутся в свои игры. Нас здесь всего семьдесят пять, а их — более двухсот. Понимаешь, Бенет? И все эти слухи о мятеже… растолкуй Саварку.
— Ты не знаешь истории, — усмехнулся Бенет. — Досинцы уже триста лет живут на коленях. Они считают, что это и есть жизнь. Сначала их давили жители континента, потом фал арийские колонисты, теперь пришли вы, малазанцы. Так что успокойся, парень, пока тебя не сочли трусом.
— История служит утешению тупиц, — произнес молодой малазанец.
Бенет раскатисто засмеялся.
— Чьи это слова, Пелла? Уж явно не твои.
— Иногда я забываю, что ты, Бенет, — корелиец. Хочешь знать, чьи это слова? Императора Келланведа.
Пелла бросил пристальный взгляд на Фелисину.
— Они записаны в первом томе «Имперских кампаний» Дюкра. Ты же малазанка, Фелисина. Помнишь, как будет дальше?
Напористость караульного удивила Фелисину, однако она не показала виду и равнодушно покачала головой.
«Я научилась читать по лицам. Бенету это недоступно. Наверное, он думает, что караульный просто решил поболтать от скуки».
— Я мало читала Дюкра, — ответила Фелисина.
— Зря. Его стоит читать, — с улыбкой произнес Пелла.
Чувствуя нетерпение Бенета, Фелисина прошла за ворота.
— Сомневаюсь, чтобы в Макушке нашлись исторические сочинения.
— Может, здесь найдутся те, чья память заменяет свитки. Не хочешь поискать?
Фелисина ответила ему хмурым взглядом.
— Вижу, парень заигрывает с тобой? — спросил Бенет, когда они вышли на дорогу. — Не груби ему. Он тебе может пригодиться.
Фелисина заставила себя улыбнуться: сначала Пелле, затем Бенету.
— Больно он беспокойный. Не люблю таких, — сказала она.