«Ян перекрестился и зашел за угол, прислонился к стенке. Слышно было, как за горой словно кто-то хлопает или бабы вальком белье бьют, поначалу редко и кое-где: тах! тах! А затем все чаще и чаще, и посыпалось мелко, словно горох об стену: хлоп-хлоп-хлоп!
— Из винтовок,— сказал сам себе старик.
Сердце стучало. Слышно: заработал пулемет, ровно и долго «тра-та-та», а со стороны и позади, во рву, куда вчера артиллеристы таскали доски, кругляки и жерди, послышалась в тишине резкая, громкая команда:
— О-один патрон, беглый огонь!
Сразу, оглушая, тарарахнул залп всей батареи. Ян себя не помня вбежал в хату, остановился, словно обдумать что-то хотел, и снова выбежал за ворота.
— Ведь это свои... чего бояться.
И затем уже весь день, до конца боя, старик не мог опомниться, и прийти в себя, и стать самим собой, таким каким был всегда. Словно пелена какая-то заслонила глаза, словно во сне все плыло в прорву времени, но ни на минуту не оставляло мучительное чувство ожидания конца боя, ожидания ночи и непонятная тревога за себя и за жену с дочерями и за своих солдат».
В военном дневнике М. Горецкий точно и искренно записал свои первые впечатления о войне, бое. В рассказе «Литовский хуторок» они усиливаются, потому что передает их автор людям совершенно штатским. Сначала крестьянин-литовец, а когда он немного «свыкся», немного притупилась острота и неожиданность его зрения, автор переключает читателя на внутренний мир другого человека, другого жителя хутора — наивно-веселой красивой Ядвиси.
«Всмотревшись, увидела Ядвися, как за хутором, там, где теперь русское войско, по всему полю, в лощинах и по склону горы перескакивали, словно воробьи, отбегали назад и приседали, словно перепархивали, серые со штыками и нищенскими котомками фигурки. И все что-то хлопало.
— Матерь божья! Так это же они стреляют,— испуганно поняла Ядвиська и заломила, так что затрещали, пальцы.
Одна серая, увешанная мешками коротенькая фигурка бежала у самого пруда, вдоль канавы около шоссе. Вот присела, выставила винтовку в сторону леса, резко хлопнуло — и раз, и два, и три, подхватилась и быстро-быстро покатилась от хутора.
Ядвися не могла заставить себя оглянуться. Вот фигурка взмахнула вверх руками и бросила винтовку. А поодаль от нее и рядом пыль на пахоте там, здесь клубится, как пыль на дороге, когда начинается сильный дождь. Присела фигурка, потом яростно начала срывать с себя те мешочки; снова подпрыгнула, схватилась за грудь, заметалась туда-сюда в стороны, упала лицом вниз на землю и осталась лежать неподвижной. Шлепали те крупные капли по озеру, разбрасывая мелкие брызги, и вокруг озера уже лежало еще несколько таких же фигурок.
Послышался со стороны леса грохот, топот лошадей, выстрелы и крик...»
Это уже немцы, «прусы» идут.
«— Прусы,— вздрогнула и окаменела девушка и уже не могла отвести холодного взгляда от тех. Ноги вдруг ослабели, подогнулись, стало зябко. И Ядвися помимо воли хриплым и очень тихим голосом шепнула, заслонившись рукой:
— Не троньте!..»
С каждым разом все меньше остается на хуторе строений, деревьев, пчелиных семей, а в душе, в сердце людей — надежды... «Прусы» показали себя, надругались над девчатами, Ядвися больна, в беспамятстве бредит:
«— Не троньте! Не троньте!»
И вся жизнь людей, трудолюбивых, добрых, уже нарушена, неизвестно кому на пользу изломана, а впереди еще хуже...
***
Да, Горецкий узнал хорошо, что такое бойня, и пишет произведения, в которых — солдатская, крестьянская ненависть к этому, только издали романтически красивому, чудовищу, имя которому — война.
Брат писателя Г. И. Горецкий отмечает в своих воспоминаниях:
«Максим предчувствовал приход революционных событий, ждал их в ближайшее время. В учебнике истории России, который был в 1915 году в нашей хате, в хронологической таблице, после слов «Николай II» брат написал: «1916 г. Революция».
В том самом 1916 году пишет М. Горецкий рассказ «Генерал», который если и рассчитывал напечатать, то действительно только после революции.
Рассказ «Генерал» написан очень экономно, однако под лаконизмом его — весь «айсберг» фронтового опыта писателя.
И снова будем говорить об опыте Толстого, как 6ы заново прочитанного, перепроверенного — в окопах, под обстрелом. Уже в собственной душе «прочитанное?!
Говорилось уже, что Толстой, его произведения не отгораживали батарейца-писателя от действительности а, наоборот, подготавливали глаза, слух, саму дущу к лучшему и ускоренному видению, опознаванию» всей правды о войне, о человеке на войне...