В свое время «белорусский Гоголь» не пришел — то «за белорусов» не осуществил «гоголевскую часть» их дела,— теперь, в новых условиях, уже сама белорусская литература должна будет то проделать, выполнить...
Думается нам, что именно это имеет в виду М. Горецкий, когда говорит, что нам необходим теперь уже «белорус-Гоголь».
В отличие от украинских прозаиков не могло, кажется, быть у наших первых прозаиков сильного ощущения, веры, что национальный колорит, что краски белорусские, характеры, типы — все это способно вызвать достаточную встречную волну интереса, а тем более восхищения, с каким после гоголевских «Вечеров» и «Тараса Бульбы» встречались украинские «типажи», «мотивы» и т.д. Даже для всероссийского читателя украинская литература после Гоголя стала «знакомой незнакомкой».
У нас такого не было. И поэтому прозе белорусской довелось искать немного иное направление, выбирать путь немного посложнее (но он неожиданно оказался в чем-то и короче). Не пренебрегая фольклором, всеми национальными стихиями (характерами, типажом, языком и т.д.), но обязательно разыскивая и еще нечто — всегда современные краски, и грани, и глубины.
Можно, наверно, утверждать, что современная украинская проза в стилевом отношении немного задержалась, забуксовала в своем развитии на той стадии, ноте, которая когда-то вызвала встречную волну восхищения, интереса [20]. Потому что была открытием еще одной национальной краски для целого мира. И потому что действительно было на чем задержаться!
Нам же не на чем было особенно долго задерживаться, и белорусская проза все время рвалась вперед самой себя. И достигла нынешней стилевой разветвленности, многогранности, раскованности.
Однако и это качество, достигнутое нашей прозой, не абсолютно. Если начать только эксплуатировать его, не разыскивая с той же интенсивностью новые пути и возможности, «многогранность», «разветвленноеть» тоже может стать мнимой, лишь имитацией.
Но мы уже далеко ушли от Горецкого.
Вместе с Якубом Коласом Максим Горецкий особенно много сделал, чтобы молодая белорусская проза проложила свою тропу к тому «большаку», на котором — всемирное движение литератур, и чтобы смогла она взойти, подняться на ту центральную «магистраль».
Есть много общего в таланте Горецкого с Коласом. Как раз в смысле многогранности их прозы.
Я. Колас и лирик в прозе, если к этому вынуждает настроение вещи, но он же и по-народному грубоватый бытописатель — примеров в его ранней прозе достаточно.
И вдруг — «Молодой дубок», где уже современный, «серьезный» психологический анализ. А если нужно — и потребность такая возникает часто у Я. Коласа, — перед нами мудрый в своей простоте философ («Сказки жизни»).
И в то же время Колас-прозаик един во всех произведениях. Да только не одноцветно един. Единство синтеза — вот о чем речь. Самый «простой» и «естественный» цвет — дневной свет, на самом деле является синтезом, единством богатого спектра самых разных цветов.
Максим Горецкий начал с тем же стремлением к многокрасочности. В этом был его талант. Однако значили что-то и требования, которые сами исторические условия предъявили развитию белорусской прозы.
О чем мы говорили выше.
Безусловно, ощущается в произведениях М. Горецкого и это — сознательная попытка выполнять хотя бы часть работы того «белоруса-Гоголя», о котором грустил М. Горецкий в статье за 1914 г. «Мысли и размышления». («А белорусы никого не имеют, пусть у них будет хоть Янка Купала!» —сказано это Купалой было не только о себе и не только от своего имени.)
И мы находим «белоруса-Гоголя» в произведениях М. Горецкого. Особенно в ранних его произведениях 1912—1914 гг.
«Пришла пора Янке помирать, а не покидает душа тело за колдовство его. Муки непомерные, страхи великие...
На крыше: «Скреб-скреб...» Скребется, словно кот неугомонный-вороватый... Лезет, разгребает солому...
Непрестанно скребется когтями, беспрерывно грызет острыми зубами, резцами-шильцами...
— Стреляйте из моего дедовского заклятого ружья по крыше,— хрипит колдун.
Боятся, все боятся, откуда страх этот великий во тьме ночной берется?
— Потерпите, вот патрон...— сказал, а изо рта черногнилый зуб... нет, не зуб — уголек выхватил! Дает сыну Василю.
Оцепенел Василь, взял зуб и от нестерпимой боли вскрикнул: как огнем ожег руку тот уголек.. Пальцы к почернели и задымились...
Ухватил Янка сына за руку, стал шептать над ней, подул, пофукал, вложил уголек ему в руку. Не жжется теперь...