— Не пугайся, Василь! Заряди старое ружье и стрельни по крыше в него, того... Тогда не буду по ночам приходить детей твоих грызть... Слышишь? — захрипел зло, по-сатанински.
Выбежал Василь во двор, ночь темная, ни звездочки на небе далеком, только тучи черные плывут, как горы огромные, зловещие, как таинственная гурьба великанов-пугал...
Зарядил Василь ружье, прицелился в самый конек крыши, сказал или подумал: «Помоги, госп...»
Рвануло ружье, ахнуло, ухнуло, посыпались искры из глаз, захохотал на крыше...»
Конечно, даже молодой еще в то время автор не мог видеть свою задачу всего только в том, чтобы «по-белорусски» повторить Гоголя, его «Страшную месть» или «Вия». Нет, он стремился своим голосом, своим талантом и на белорусском фольклорно-бытовом материале выполнить хотя бы часть той работы, которую, как считал, Гоголь проделал в отношении украинской прозы. Задача, цель Горецкого в его «гоголевских» рассказах: придать как можно более сильный резонанс «белорусским мотивам».
С помощью чего? Самая буйная, безудержная фантазия вокруг легенд, местных и не местных, фольклорных, бытовых и т.д.— вот в чем видел ключ к успеху М. Горецкий, когда писал те рассказы.
«Страшная песня музыканта», «Панская сука», «Присяга» да и большинство рассказов, которые вошли потом в сборник «Перед рассветом», написаны, как нам кажется, именно с той же сверхзадачей — «резонировать» белорусскую прозу на самого широкого читателя, позвав на помощь саму историю. Но не столько даже историю, сколько народные легенды, были-небыли и безудержную фантазию.
«Было это при крепостном праве.
Был у того пана, злого и крутого нравом пана Достоевского, молодой музыкант.
Звали его — Артем Скоморох».
«...Играть паренек умел так, что отца и деда превзошел».
«...И вот однажды привез пан Достоевский из Варшавы новую любовницу-полячку».
«А та полячка возьми и влюбись в нашего музыканта.
Приметила простого парня».
Не трудно выделить в этом рассказе моменты, которые вызывают в памяти нашей гоголевский рассказ «Вий». Особенно когда пан посылает музыканта играть над отравленной им из ревности полячкой.
«Пошли даже слухи, будто полячка была колдуньей, старой краковской ведьмой, которая превратилась в красивую панскую любовницу, чтобы погубить славного музыканта.
...Подошел он к гробу, помолился за спасение ее души и взялся настраивать свою старую скрипку»
И все же если это и Гоголь в чем-то, то именно «белорус Гоголь».
На каждом шагу, в каждой фразе вы это почувствуете.
О вроде бы ведьме вдруг скажет: «...и у панской полюбовницы есть человеческое сердце, и она ведь на своем хлебе — человек».
Или о том же музыканте!
«Но вот кончил музыкант молиться, немного помолчал и заиграл что-то другое. Трудно было сразу сообразить, о чем говорит его скрипка, но слышалось что-то знакомое, давно известное, давно пережитое. Будто лес там шумит, будто метель в поле гудит, опять же будто жнеи поют. Заиграл, значит, музыкант об обыкновенной жизни человека. Кашель бьет старого деда, говор какой-то людской, будто ссора бабская, плач детей... И такой отчетливый, не важно, что музыка, будто в самом деле больной или голодный ребенок заходится от плача. Так плачет, так плачет, что вынести невозможно, хочется бежать к нему, успокоить. И слышно, как мать успокаивает: «А-а, а-а, маленький! а-а, а-а, бедненький!» Утихает дите, колышет его мать, поскрипывает зыбка всю ноченьку, скрипит и скрипит, будто совсем рядом с тобой, не важно, что это только скрипка поет под пальцами музыканта. Обычные песни играл музыкант, но слушал бы его, слушал бесконечно.
Не плачь, мой маленький,
А цыц, мой родненький.
Видишь, войт там идет,
На папку, на мамку он плетку несет,
Та плетка из кожи свита,
На той да на плетке слезки политы...
И долго еще играл музыкант о своей недоле.
И так, песня за песней, всю жизнь свою сыграл».
Народно-белорусская традиция слышна и в той особенной вере, что талант музыканта — святой и, может быть, самый высокий на земле:
«Конечно, чертям нет покоя от хорошего музыканта, потому что он своей хорошей музыкой делает людей лучшими, поворачивает их к добрым мыслям».
К сборнику «Перед утром» писатель написал своеобразное предисловие — «увертюру», чтобы объединить в одно рассказы разных лет (от 1916 г. до 1926 г.).
«Долгими зимними рассветами слышал я, а позже, когда выбился в мир, где посветлее, описал, как мучили паны нашу бедную тетку Татьяну за какую-то заморскую сучку; как сготовил им кота вместо зайца малодушный дядька-повар; как боялся господней кары за свой высокочеловеческий поступок темный дядька Тарас; как тогда и высоко образованные люди, старые профессоры, наравне с темными и неучеными, склоняли в трудные времена головы перед неизведанными силами природы; как сходили с ума, хотя и мало ученые, но уже маловерные и несчастливые деревенские интеллигенты, «безумные учителя», за свои прекрасные, но пустые и темные поиски вечного начала; и как замечательные одиночки, песняры-музыканты нашего народа, в те черные времена болью своего сердца играли страшные песни подневольных пророков свободы».