Все это — только одна краска среди прочих на палитре М. Горецкого. И хотя он за Гоголем в чем-то идет, но краска очень уж белорусская. Мы уже отмечали это.
«Смех сквозь слезы» — это было Горецкому очень близко. (Вспомним «шутливого Писаревича» и «Тихое течение», о котором речь еще пойдет ниже.)
Но у Горецкого, даже у раннего, там, где он пытается писать свои «Вечера...», даже там смеха не сказать чтобы много, зато боли, страдания!..
Возможно, и потому также не мог он долго останавливаться на какой-то одной задаче и даже «сверхзадаче», а искал, двигался и в других направлениях. Чтобы высказать с наибольшей полнотой своей то, что болит
Мы уже говорили, как искал он у автора «Братьев Карамазовых» помощи, чтобы выразить, чтобы показать и даже сформулировать загадку национального характера белоруса («Антон», «Безумный учитель).
И как помог ему Толстой увидеть империалистическую войну без романтических, розовых очков, как подготовила его к углублению в собственные переживания толстовская «диалектика души».
И как Чехов, Горький помогли молодому писателю молодой прозы понять, оценить эстетический «вес» повседневной действительности, «тихого течения» жизни, в которой таятся молнии.
А еще — Бунин, который так поражал Горецкого недостижимой точностью и пластичностью письма, заставлял грустить и мечтать: вот нам бы так, вот таким бы белорусским языком писать!
Обо всем этом речь уже шла. Здесь мы о другом: о внутренней готовности, способности писателя (и литературы) дышать воздухом больших литератур, легко, естественно воспринимать все, чем может тебя и твою литературу обогатить, оставаясь самим собой в главном.
Речь шла, ведется о способности многое переваривать, переплавлять в своей личности — творческой, в своей литературе — национальной.
Читая М. Горецкого, произведение за произведением, удивляешься не тому, что угадаешь в каких-то рассказах, или образах, или мотивах мировую литературную культуру. Хотя в тех условиях, в те времена да для белорусского автора — это тоже многое значило и не давалось само собою.
Но не сегодня этому удивляться.
Чему можно удивляться и сегодня, всегда, так это легкости, простоте, естественности, с которой писатель этот, произведения его «дышат» воздухом мировой культуры. Так и видишь, что «всей кожей» они дышат, широко захватывают кислород высокой человековедческой культуры.
Когда мы говорим о многокрасочности и многогранности творчества М. Горецкого, речь не может не затронуть и саму личность творца. Ибо в нем самом должна быть та культура чувств, мыслей, та естественная правдивость, органичность. Поскольку стиль — это человек!
Есть все же нечто феноменальное в этой личности, в этом человеке — в Максиме Горецком.
Проще, когда даже думаешь о М. Богдановиче. Культуру письма богдановическую можно как-то объяснить, ну, хотя бы средой, в которой жил, из которой вышел поэт (ведь до самого Горького семейные знакомства Богдановичей достигали!).
А с другой стороны — Колас: весь он из деревни и с деревней — на всю жизнь. Хотя и учитель, а потом даже академик.
Очень они разные, эти два классика белорусской литературы — Богданович и Колас!
Кажется, невозможно их примирить в одной личности, в одном таланте.
Оказывается, можно представить и такое: ибо есть Максим Горецкий.
«Что-то богдановическое» и «что-то коласовское» в творчестве, в таланте М. Горецкого, на удивление, органически дополняет друг друга.
Феноменально не то, что две такие вершины способны совместиться в этом таланте, а что двух как раз и нет. Есть одна. В одну вершину слилось, совпало то, чем силен Богданович и чем силен Колас, и вершина эта — Максим Горецкий.
О таланте его говорилось уже много. Несколько замечаний о личности, без которых здесь тоже не обойтись. Произведения, творческий и жизненный путь писателя, письма М. Горецкого из Вятки, «Комаровская хроника», письма Леонида Горецкого с фронта, воспоминания близких и писателей, которые знали М. Горецкого,— из всего встает образ Максима Горецкого-человека.