(Был соблазн с большой буквы написать — Человека! Но не соотносится с обликом и с творчеством М. Горецкого даже такое выделение, даже подобное приподнимание его над обликом и судьбой его «комаровцев».)
Интеллигент в первом поколении... Не об одном только М. Горецком это скажешь. Руками именно таких интеллигентов совсем недавно более всего и творилась белорусская литература. Да и в наше время — то же.
Видятся нам два отчетливых, характерных типа интеллигента в первом поколении. (А между теми отчетливыми — еще бесчисленное множество оттенков и «смесей».)
Иногда все же побеждает мужицкая страсть «выбиться в люди», иметь то, что имели вчера другие, чему завидовал. А чему, кому наиболее мог завидовать мужик или его сын? Одним словом, панские повадки панский гонор, власть над другими, вообще карьера благосостояние, сытость на полную глотку — то, что так ненавидел М. Горецкий в некоторых «интеллигентах в первом поколении» и с чем сознательно боролся в самом себе, когда ему казалось, что можно «сопсеть». Даже о самоубийстве мысли приходили — в такие минуты...
Однако есть и другая мужицкая «жадность» — второй тип интеллигента в первом поколении.
Стремление к труду, не жалея своих сил и времени, на пользу тому люду, который «послал вперед», «наверх подсадил», стремление к культуре и духовным сокровищам, которых отцы и деды были лишены. И готовность, радость — отдать людям свои «сокровища», все, какие есть, «врата сокровищницы» держать открытыми.
Личность Максима Горецкого — довольно редкий случай, когда лучшие черты крестьянина и интеллигента слились чисто, незамутнено.
***
Из всех повестей М. Горецкого, пожалуй, самая законченная и «доведенная до лада» — «Тихое течение». Первый вариант ее (1917—1918 гг.) имел название «За что?» и печатался в мае 1918 года в «Известиях Смоленского Совета». Затем, когда жил в Вильно, М. Горецкий печатал отдельные отрывки в западнобелорусской печати. В 1926 и в 1930 годах повесть выходит отдельными изданиями.
В других повестях М. Горецкого мы находим иные исключительные качества и черты, которые тоже выделяют произведения те, в том или другом отношении. Но ощущение наибольшей завершенности, жанрово-стилевой законченности оставляет как раз «Тихое течение».
Нет, все же хочется добавить: рядом с военной хроникой «На империалистической войне». Потому что и это произведение вполне завершено и закончено (в границах своего жанра, стиля). Разница тем не менее есть.
Записки «На империалистической войне» автор считал хотя и самостоятельным произведением, однако все же также и «материалом» к чему-то более масштабному (к будущей «Комаровской хронике»).
«Тихое течение» — единственный, кажется, пример завершенного, законченного во всех отношениях произведения (крупного), которое имеется в наследии М. Горецкого. Завершенность которого — качество не только объективно-художественное, но и субъективно-авторское.
Можно сказать: была бы объективная художественная завершенность, а что думал, считал автор, так это не всегда самый точный критерий.
Однако для нас здесь важно понимание, оценка, отношение и авторское, потому что речь пойдет о стилевых тенденциях, возможностях прозы М. Горецкого —· как раз о том, к чему сам автор стремился.
Обобщенно «формулу» этого авторского стремления можно подать так: как можно ближе к самим фактам, к реальным событиям, воспоминаниям, к фактической, «документальной» правде и как можно выше в смысле культуры восприятия, изображения, отражения всего этого.
Вся задача, вся сложность в том, чтобы встретились этот «низ» и «верх» не как вода и масло, чтобы не плавало одно да по верху другого, а чтобы возник органический стилевой синтез.
А слиться, переплавиться то и другое может только в личности, в таланте самого художника: другая «реторта» не изобретена.
Правда, значение имеет в подобном случае и общее состояние национальной литературы, ее уровень, ее тенденция и возможности.
М. Горецкий писал в годы, когда молодая проза вполне естественно стремилась иметь «свой рассказ», «белорусскую повесть», «белорусский роман». К этому тянулись как к национально-литературному самоутверждению. Даже тогда, даже там, где еще нечего было особенно синтезировать в повесть, в роман.
Сложность и трудность этого нового дела — рождение белорусской повести — обнаружилось в самой истории создания «Меланхолии».