Не был бы то Мышка — уже с детских лет начал бунтовать Матей, ввязавшись в конфликт с властями!
И не был бы то «Писаревич» — всегда и во всем найдет себе утешение.
А старший Мышка (дедушка), который кричал про землю и волю, встретившись с арестованным своим сыном, увидев, что все Мышки пошли одним путем, только и скажет:
«—Что, сынок, попался!»
За такой вот «писаревической», невесело-веселой окраской и оценкой человеческой истории — многое стоит, прочитывается, угадывается. Прежде всего — национальная история и национальный характер, как их теперь видит М. Горецкий.
Потому что «Виленские коммунары» — ведь это и о том повествование, как история во все времена обходилась с простым белорусом.
Анализируя драму «Антон», мы отмечали раннюю попытку М. Горецкого по-своему формулировать и оценивать белорусский национальный характер. Но ведь там жизненно-художественным материалом служила не история народа, а один лишь случай из жизни деревни, который, по мысли автора, собрал в себе, сфокусировал много исторического.
Такой путь совершенно правомерен в литературе (вспомним снова «Братьев Карамазовых»). Не обязательно развертывать («сюжетно») свиток исторического полотна: искусство давно изобрело средство сквозь призму человеческого характера прочитывать и огромный неразвернутый свиток истории народа.
И все-таки новые возможности открылись перед белорусским писателем, когда он то полотно «прочитывает»— развернув. Как в «Виленских коммунарах». Черты национального характера обретают в этом произведении М. Горецкого большую конкретность — историческую и бытовую.
Народный, национальный тип во многих ранних произведениях М. Горецкого — белорусский крестьянин, склонный гораздо больше к нравственной, духовной, чем к социальной активности.
В «Виленских коммунарах» мы видим уже иного героя, иного белоруса. Да еще повторенного многократно: дед повторяет судьбу и характер прадеда, отец —. деда и т.д.
Через события, через факты жизни крестьянского рода бунтовщиков Мышек рисуется белорус, который горячо и как-то бездумно-безоглядно бросается в драку за свои человеческие права.
Через стиль же, через горько-ироническую «писаревическую» интонацию «Виленских коммунаров» видится, прочитывается и еще нечто.
Да, Мышки без оглядки умеют действовать, постоять за свое человеческое достоинство.
Однако против людей такого темперамента, такого склада характера беспощадно действует «закон исторического бумеранга» — назовем это так.
Потому что активничают Мышки чаще всего — словно взрываются. Когда уже терпеть больше невозможно. Без надлежащего исторического и национального самосознания. Слабовато оно в них, такое самосознание.
Дорого, уж очень всегда дорого обходится таким людям, как Мышки, «участие в истории». Живут они исторической жизнью не постоянно, а импульсивно, «время от времени».
Оттолкнут «бумеранг» и снова погружаются в повседневное, в заботы, дела, мысли свои, а он возвратится да как стукнет! И всегда неожиданно.
«Виленские коммунары» — это произведение о белорусе Матее Мышке, который наконец понял (жизнь больно учила этому и деда и прадеда его), что историю нужно творить сознательно, вместе со всеми — революционно. Тогда не будет она бить тебя по голове.
«Виленская коммуна» — борьба с немецкой оккупацией, с польскими и прочими националистами, за власть революционную, советскую — это новый путь и новая судьба белоруса Мышки.
На страницах романа-хроники, где повествуется про этот отрезок жизненного и исторического пути крестьянского (а затем ремесленнического, рабочего) рода Мышек, есть несколько мест, которые были настоящим художественным открытием для белорусской прозы. (Да только ли белорусской?)
Мы имеем в виду тот момент в романе, когда рассказчик, зная, что ждет его героев на Вороньей улице (западня, смерть), и читателю о том сообщив, прослеживает путь на голгофу каждого — последние шаги, мысли, ощущения, слова...
Сила воздействия этих страниц особенная еще и потому, что читателю известно: люди те (большинство) действительно были, и действительно был еще такой момент в их жизни... Вот такой... И такой...
«Около шести-семи вечера, когда я еще спал, шли на Воронью портной Лахинский и портной Плахинский. Сошлись на улице, пошли вместе и по пути беседовали себе помаленьку...»
«В то же время — возможно, немного раньше, возможно, немного позже — другими улицами, другими путями шли на Воронью член президиума и ответственный секретарь горсовета коммунист Юлиус Шимилевич, высокий, тонкий, в своем рыжем демисезонном пальтеце и в широкополой, черной всесезонной шляпе, и с ним рядовой член горсовета, тем не менее бундовский лидер, известный бундовец Вайнштейн, потолще Шимилевича, здоровее его и теплее одетый.