Покрутить — попросила.
— Не так сильно, а то перекрутишь».
Это записано в 1935 году, когда М. Горецкий узнал, живя в далеком Кирове (Вятке), что мать умерла...
«Я открыл дверь в хату — и увидел сразу же у дверей: нагнулась старенькая — мама, перебирала свеклу»,— так вспоминает в 1937 г. автор «Комаровской хроники» и мать свою, и свою невольную вину перед ней и перед матерью-деревней. Вспоминает он, терзает свою память, Переписывая в «Комаровскую хронику» еще одно письмо — Лаврика Кузьме: «Одежда какая-то старая, на голове наверчены какие-то грязные лохмотья, будто ноют зубы и болит голова. На ногах лапти. Натруженные, черные руки, с глубокими морщинами. Мама меня сначала не узнала. А потом привлекла к груди начала хлопать руками по спине и, словно обомлела, говорила испуганно-радостно: «Ай, ай, ай,.. ай, ай, ай... ай, ай, ай... А Лавричек... ай, ай, ай...» И слышалось в этом голосе — такая ужасающая дряхлость, такая запуганность, такое долгое ожидание, что мне стало страшно за маму...»
Но именно потому, что он истинный сын деревни и истинный интеллигент, автор «Комаровской хроники» не может остаться безразличным к реальной судьбе реальных людей. И не может не аккумулировать, не почувствовать тревоги деревни, ее боль и не передавать то внезапное чувство: устоявшийся, извечный материк вдруг пошел вниз. А тут еще под собственными ногами тоже колеблется земля...
И как бы старается (своей «Комаровской хроникой»), выражая это чувство свое и не свое, сберечь то, что собрано. Собрано им самим за всю жизнь,— ведь это не только для себя! И деревней собрано — за тысячелетия!
Потому что не один лишь «идиотизм» был в той деревне, а и огромнейшие богатства народного, духовного, нравственного опыта, поэтическое, языковое богатство — тем более ценное, что собиралось оно поколениями в самых жестких условиях жизни, истории, несло в себе столько человеческого и человечного.
Сегодня, когда мы читаем В. Белова и В. Шукшина, В. Распутина и И. Друцэ, И. Мележа, Я. Брыля, Я. Сипакова и Г. Матевосяна и всю вокруг современной «деревенской прозы» полемику, критику, мы все больше утверждаемся в истине, которая прокладывает себе путь через нашу литературу. Истина эта вот в чем: огромный материк крестьянства бесповоротно уменьшается, но нельзя терять времени, неповторимо ответственного, важного, нельзя упустить возможность, которой завтра уже не будет,— мы обязаны сберечь и передать дальше духовный, нравственный, человеческий опыт, который тысячелетиями собирался здесь, именно на этом материке. Сколько грусти и фантазий об Атлантиде, которая то ли была, то ли нет, но одна вероятность, что был целый материк, со своей культурой и жизнью, и исчез целиком, не может не мучить, не заставлять нас печалиться, искать возможность восстанавливать нечто хотя бы в воображении.
Читая Иона Друцэ, его роман «Бремя нашей доброты», читая «Буйволицу» Матевосяна, всего Белова, белорусскую прозу (Мележа, Брыля, Сипакова, Стрельцова и других), улавливаешь как бы будущую печаль и сожаление — от одной мысли, что человечество, спеша вперед, может оставить позади (как лишнюю тяжесть) то, без чего потом, дальше будет пустовато на перенаселенной планете. Есть вещи, за которыми не вернешься назад, если не заберешь в путь своевременно. И это касается не только тех «братьев меньших», которые пройдя с нами, людьми (и нашими предками), рядом миллионнолетний путь, вдруг покидают нас одних на планете. Уже «Красные книги» об этом пишут — книги о громадной угрозе богатству, полноте жизни на Земле!
«Деревенская проза» последних 10—15 лет, лучшие произведения ее — разве не те же «Красные книги»?!
Это — тревожный голос, опасение, что человечество может стать очень индустриальным, но и голым (духовно, нравственно), ежели спешка техническая будет сопровождаться безразличной непоспешностыо в смысле нравственного самообеспечения. («Самообеспечения» за счет бесценного, в муках обретенного опыта, духовного, нравственного, многотысячелетней деревни...).
Так вот существует (хотя литература наша этого еще и не ощущает), реально существует произведение, которое по жанру можно с особым основанием назвать чем-то вроде нынешних «Красных книг». Потому что «Комаровская хроника» писалась, написана с теми же чувством и заботой, с какими сегодня составляются такие книги, и с целью почти той же: засвидетельствовать, зафиксировать все ценное, чтобы сберечь. «Зафиксировать» деревню, какая была и есть, традиции и современность духовной жизни и своеобразного быта крестьянского и вообще — народного...