— Потому что у вас сердце никогда не лежало к этой сделке, так ведь? Вы с отцом не то чтобы друзья, но вам не хочется отдавать его своим. Слишком много обязательств друг перед другом, слишком много оказано взаимных услуг.
Цю хранил молчание.
— И даже если передадите нас «красным», то не сможете больше доверять Суню. Вспомните ваши собственные слова: Сунь не ждет, что я вернусь с Цюэмоя. И не собирается выполнять свои условия. Эта часть рассказа была правдива, не так ли? Так что положите пистолет, Цяньвэй.
— Есть еще одна деталь. — Цю медленно поднял глаза на Мэта. — Мой сын. Я не могу оставить сына. Не вернувшись, не сделав последней попытки.
— Последняя попытка — вот это верно! Они расстреляют вас.
— Я полезен им. Они не будут торопиться ликвидировать человека, который столько знает. В любом случае я должен рискнуть.
— Да почему же, Господи помилуй?
— Потому что я никогда не буду чувствовать себя в безопасности, куда бы вы меня ни послали. Сунь доберется до меня. И до тех, кого я люблю.
— Нет. Британская разведслужба могла бы снабдить вас новым удостоверением личности, и через несколько часов вы оказались бы в Лондоне. Сунь не тронет вас там.
— Плохо же вы его знаете.
Мэт ничего не ответил, и Цю обратился к Чуну:
— Заводи мотор.
— В Гонконг?
— Нет, в Сямэнь.
Чун взглянул на Мэта. К удивлению Цю, тот неохотно кивнул.
— В Сямэнь.
Мэт напряженно думал. Не все потеряно, есть тут какой-то упущенный момент. Подумай о том, какой еще рычаг можно нажать, подумай.
Пока Чун разворачивал судно, Мэт сказал как бы невзначай:
— А зачем нужно бросать сына?
Чун снизил скорость.
— Что? — Цю как будто только и ждал, чтобы его убедили.
— Мы можем позвонить из Гонконга Суню и потребовать прислать мальчика в течение сорока восьми часов, а иначе отдадим «Апогей» американцам в обмен на гарантии против любого судебного преследования или других мер «красного» Китая, направленных против «Дьюкэнон Юнг».
— Нет! — раздраженно сказал Саймон. — Мы заключили договор с этими людьми. Они — наше будущее, наш последний оставшийся рынок, мы не можем так поступать!
Мэт повернулся к отцу:
— У тебя в кармане уже лежит документ, подписанный Советами, который защищает нас от Китая. Если мы попросим страховку у американцев, вряд ли у «Дьюкэнон Юнг» будет меньше шансов выжить, как думаешь?
— Я могу быть уверен? — едва слышно спросил Цю.
— Конечно, ведь у вас нет альтернативы.
— Ты не можешь, Мэт. Я не разрешу тебе.
Мэт долго и молча смотрел на отца.
— Должен быть какой-то другой путь, сын. У нас есть обязательства перед этими людьми.
— Они послали его убить тебя, — сказал Мэт, указывая на Цю. — Это что, одно из обязательств?
— Я обманул их.
— Обманул! А до этого они подослали человека, чтобы убить наших людей, разрушить нашу компанию, уничтожить нас самих… Разве тогда ты обманывал их? Ты делал все, что было в твоих силах, чтобы помочь, сколько я себя помню! Нет, отец, — горько сказал Мэт. — Нет.
— Значит, теперь ты говоришь как глава компании?
— Ты знаешь, что нет. Нет — пока ты жив. Я не могу указывать тебе, но, может быть, сумею убедить. Я показал тебе, что это за люди, каковы они на самом деле. Этот человек, Цяньвэй, — наглядное доказательство того, как далеко они могут зайти, чтобы устранить своих противников. Итак, отец, ты — босс и тебе решать.
Саймон не отвечал, и Мэт, повернувшись к Цю, сказал:
— «Дьюкэнон Юнг» выполнит условия договора, о котором я сказал. Наше… мое слово — закон.
Но агент все еще сомневался.
— Даже в этом случае… Сунь Шаньван может не уступить. Если я получу сына и свободу, какая у Суня будет гарантия, что я не предам Китай, секреты разведслужбы Западу? Риск неизмеримый.
— Нет, — отозвался Мэт. — Риск невелик. Расположение нескольких военных объектов, сплетни о Политбюро ничто в сравнении с «Апогеем». — Он улыбнулся. — Вы сами знаете, что есть только один существенный вопрос. Кому верить: Сунь Шаньвану или… нам?
Перед глазами Цю плыл туман, мозг отказывался работать. Но он принял решение.
— Мистер Юнг! — Он взглянул на Саймона. — Ваш сын сказал правду? Вы выполните условия этой сделки?
Саймон посмотрел на сына и внезапно понял, что вся его жизнь напоминала не что иное, как игру в шахматы. Ему выделили время, в течение которого он мог делать свои ходы, и чем меньше оставалось времени, тем более он торопился. Но настанет день, часы остановятся для него и придется уступить место другому…